Ты у него одна

– Потому! – дурашливо передразнил он ее. – Сон-то в руку! Сон-то, Эмка, в руку! Вишь, какая ты прорицательница у нас! Нетути братана твоего! Убили его. С полгода как укокошили. Не здесь, конечно же. Я бы не допустил. На дальнем холодном Севере и убили. Там, куда он от нас смотался благополучно пять лет назад и где обрел теперича вечный покой.

Он над ней глумился! Он измывался над ней с садистским удовольствием, видя, как бледность заливает ей щеки. Как немеют ее пальцы, сцепленные на коленях. Отчего-то это ему доставляло дикое восторженное наслаждение – видеть, как она растоптана.

Эмма подозревала, что подобные чувства бушуют сейчас и в душе ее экс-супруга. Чего уж тут, конечно же экс-супруга. Какая она к черту ему жена, коли он такие вещи позволяет с ней вытворять в своем присутствии. Продался, мерзавец, за тридцать сребреников, продался. Дерьмо!

– Что?! – «Дядя Гена» оторопело посмотрел на нее.

Оказывается, последнее слово она произнесла уже вслух, не выдержав его сумасшедшей радости.

– Что ты сказала?! – Его правое веко вдруг начало подрагивать.

– Я сказала – дерьмо!

– Хм-мм… – промычал он задумчиво и насупился. – И как это понимать?

– А как хотите, так и понимайте. – Эмма встала, моля бога, чтобы ноги ее держали и чтобы она не ухнулась лицом вниз на радость этим мерзавцам. – Я ухожу.

И она пошла к двери. На пути ее следования, которое показалось ей длиной в жизнь, стоял Данила. Тот же разворот плеч. Те же руки, надежно спрятанные под мышки. Тот же взгляд…

Нет, пожалуй, не тот. Эмма даже притормозила на миг, сильно удивившись. Что-то с ним было не то. Всего на секунду исчезла муть из его глаз, даже на какую-то долю секунды, но она увидела это. Она заметила это! Точно заметила! А заметив, поняла, что он все еще принадлежит ей! Не этому холеному выживающему из ума старцу. Не его избалованной, изнеженной дочери. Не этому роскошному дому с его полуголой взбалмошной хозяйкой, в полдень разгуливающей на людях в неглиже. Он по-прежнему принадлежал ей, и только ей одной! И удивительно, но именно это мимолетное, украденное прозрение и придало ей силы.

Обойдя Данилу стороной, она дошла до двери. Открыла ее и, оглянувшись на мужчин, сладко прожурчала:

– Пока-пока, еще увидимся…

Глава 17

Третий день тошнота. Что же это? Неужели на самом деле за грехи ее тяжкие господь обратил ее ложь в явь?

Эмма с силой затолкала в себя сваренное вкрутую яйцо и быстрыми мелкими глотками начала запивать его крепким горячим чаем.

Господи, может, у нее рак?! Может, организм, не выдержав такого натиска, перестал сопротивляться и отдал себя на растерзание этим хищным клеткам?! И они сейчас множатся там, пухнут, сжирают ее изнутри…

– О, боже мой, нет! – Зажав рот пятерней, Эмма бросилась в туалет, и все повторилось. Весь ее завтрак выскочил наружу, как и позавчерашний обед и вчерашний ужин. – Я больше не могу.

Все внутри вибрировало и сжималось в тугой комок. Слезы застилали глаза. В голове гулко шумело и отдавалось эхом куда-то в шейный позвонок. Наверное, поэтому, выбравшись из туалета, она просмотрела момент водворения экс-супруга на их территорию. И не споткнись она о большую вещевую сумку в гостиной, куда она еле вползла, чтобы упасть на диван, то вряд ли бы обнаружила следы его возвращения домой.

Сумка, огромная черная сумка, стояла посреди гостиной с распахнутой молнией и оттуда горой дыбились вещи Данилы. Что-то кожаное – штаны или его многочисленные жилетки, джинса, трусы, майки. Все было свалено в кучу и наспех засунуто в недра сумки. Словно он собирался второпях, подгоняемый чем-то или кем-то.

Интересное кино… Грешного ангела изгнали из рая, так, что ли, получается? Или сам ушел? Тогда что за причина?

Эмма подняла растрепанную голову с дивана, куда обессиленно рухнула, споткнувшись о сумку, и прислушалась. В доме вроде тихо. Когда он приходил, когда внес свои вещи? Непонятно. Она свесила босые ноги с дивана и, пробуя на прочность собственную поступь, осторожно пошла по квартире.

Чудные дела твои, господи! В доме никого не было. Дверь по-прежнему была заперта на оба замка. Дверь в комнату Данилы также на запоре, а сумка – вот она стоит себе посреди гостиной и дразнит ее обнадеживающе огромным количеством своего содержимого.

– Данила! Ты где? – дребезжащим от слабости голоском позвала она.

Никто не ответил. Но почти тут же в замке заворочался ключ, следом хлопнула входная дверь, и через мгновение Данила собственной персоной предстал пред ее очами.

– Привет, – хмуро поприветствовал он ее, как-то изучающе оглядел с головы до ног, затем подхватил свою сумищу и поволок в комнату.

Пара мгновений на то, чтобы отпереть дверь собственной комнаты. Еще столько же на то, чтобы швырнуть об пол поклажу. И ровно через такой же промежуток времени он снова возник перед Эммой, задумчивый, угрюмый и… небритый.

– Привет, – ответила она ему только сейчас и едва не заплакала от унижения.