Тысяча акров

Роуз с невозмутимым лицом закончила стежок, убрала ногу с педали, подняла прижимную лапку, отрезала нитки и наконец сказала:

– Единственное приличное пальто, которое у меня было, – из коричневого полубархата. Оно досталось маме от какой-то кузины из Рочестера. К нему еще была шапка с козырьком. Терпеть их не могла.

– А какое пальто ты хотела?

– Розовое, наверное. Это был мой любимый цвет.

– Кэролайн его носила?

– Нет, мама пустила на тряпки. Я чем-то его испачкала, пятно так и не смогли вывести, – ответила она и посмотрела на меня. – Джинни, да на тебе лица нет!

Я рухнула в кресло.

– Я была у Роберты, когда туда пришли отец с Кэролайн. Он так с ней разговаривал… мягко и ласково, но меня аж в дрожь бросило. Было в его голосе еще что-то – не могу описать. Я чуть сознание не потеряла.

Она отложила ткань и поднялась из-за машинки. На телевизоре стоял вентилятор, когда он поворачивался и обдувал мое лицо, мне становилось чуточку легче. Роуз смотрела на меня, глаза ее были темны и бездонны, губы будто высечены из мрамора.

– Скажи, – приказала она.

– Что сказать?

– Скажи.

– Все было так, как ты говорила. Я вспомнила, когда стелила Джессу в своей старой комнате. Легла на кровать – и все вспомнила.

Сестра вернулась за машинку, не проронив ни слова, но, глядя, как она методично прокладывает строчку за строчкой, я успокоилась.

Книга пятая

35

Мне было три с половиной года, когда Рути Эриксон скормила мне двадцать семь таблеток детского аспирина, пока я сидела на унитазе. Помню, как глотала эти сладкие желтые квадратики и как потом лежала навзничь под круглыми больничными лампами. И еще отчетливо помню, что, открывая рот, смутно догадывалась о запрете есть таблетки и что это как-то связано с моим сидением на унитазе. Тогда, вероятно, было лето, потому что помню желтую майку, и свой розовый живот под ней, и ноги, разведенные над темным провалом унитаза, и белый полукруг сиденья между ними. На ногах – синие кеды. Их закругленные прорезиненные носы свисали над пестрым линолеумом. Шорты валялись на полу. Интересно, такое яркое самоощущение было моим нормальным состоянием или всему виной таблетки.

Погружаясь в воспоминания, я начинаю чувствовать отголоски того, как ощущала себя в детстве. Какое упоение вызывали все физические впечатления, а собственное тело (грудь, колени, живот и руки и ноги особенно) казалось одновременно привычным и странным. Помню, как изучала все эти части, рассматривала их, трогала, ощущала изнутри и снаружи, задавалась вопросами – потому что вопросы возникали сами, а не потому, что требовались ответы.

Но была в этом изучении себя и доля тревоги, ведь изо дня в день мне напоминали, что я «отбиваюсь от рук». Так считали родители. Отец так говорил матери, а мать – мне. Я прекрасно знала, от чьих рук я отбиваюсь и что значит быть в ее руках. Или в его, если мамы нет рядом. Всякий раз, когда мы вели себя «плохо»: не слушались, теряли и ломали вещи, шумели, обижали кого-то или дерзили, – нам твердили, что надо учиться себя контролировать. Возможно, из этой необходимости и развилось мое обостренное самоощущение. Возможно, так я старалась обуздать своенравное тело, норовившее выйти из-под контроля.

Я до мелочей помню, как выглядела в детстве, потому что и мать, и отец выглядели совсем иначе. Отца я видела только в рабочей одежде, как правило, в сапогах и комбинезоне, мать всегда носила платье. Лежа в кровати с головой под одеялом, я заглядывала в штаны своей пижамы, расстегивала верх – и обнаруживала там тело, голое тело.

Явственное ощущение собственного тела под одеждой было еще одной приметой детства. Туфли жали, нижняя юбка кололась, платье сжимало плечи и запястья, носки сбивались. Родители никогда не жаловались на неудобную одежду, моя же казалась непрекращающейся пыткой. У платья, которое мама сшила для первого класса, оказался очень тесный лиф. Стоило поднять руку или хоть немного наклониться вперед, как пояс врезался в ребра. В первый же день на последней перемене, когда какой-то мальчик отказался уступить мне качели, я укусила его за руку до крови. Его пришлось везти к доктору и делать прививку от столбняка. Дома меня выпороли и приказали целый час сидеть на стуле без движения. Но я была не виновата, это все из-за платья. К концу уроков меня трясло от раздражения. Помню, что ощущала собственную кожу по всему телу, чувствовала, как давит на нее воздух.