Тысяча и одна ночь. В 12 томах

И когда трапеза была закончена, прекрасная царевна-джинния и ее супруг пошли и уселись в третьей зале, покрытой куполом и еще более красивой, чем предыдущая. И они прислонились спинами к шелковым подушкам, на которых были вышиты крупные цветы всевозможных оттенков и удивительного изящества. И тотчас же вошло в залу множество танцовщиц, дочерей джиннов, и принялись они танцевать восхитительные танцы с легкостью птичек. И в то же время послышалась музыка, невидимо несущаяся словно с высоты. И танцы продолжались, пока прекрасная джинния не поднялась со своего места и ее супруг тоже. И танцовщицы, гармонично переступая в такт музыке, вышли из залы и, напоминающие колеблющиеся движения шарфа, шли перед новобрачными до самых дверей комнаты, где было приготовлено брачное ложе. И они выстроились рядами, чтобы пропустить их, и все вместе удалились, предоставив им свободно лечь и уснуть.

И юные супруги легли на благоухающее ложе не только для сна, но и для забав.

В эту минуту Шахерезада заметила, что занимается заря, и скромно замолкла.

А когда наступила

ВОСЕМЬСОТ ДВЕНАДЦАТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

И юные супруги легли на благоухающее ложе не только для сна, но и для забав. И царевич Хоссейн мог таким образом наслаждаться и сравнивать. И он нашел, что эта джинния — несравненная девственница, с которой не могли идти ни в какое сравнение самые очаровательные девушки рода человеческого. И когда он пожелал насладиться вновь ее несравненными прелестями, он нашел ее по-прежнему девственно-нетронутой. И он понял тогда, что у дочерей джиннов девственность постоянно возобновляется. И он наслаждался этой находкой до пределов наслаждения. И он все более и более восхвалял судьбу свою, которая дала ему столько неожиданного. И он провел эту ночь и много-много других ночей и других дней в приуготованных ему утехах. И его любовь нисколько не уменьшалась от обладания и даже увеличивалась все больше, так как он беспрестанно открывал что-нибудь новое в своей прекрасной царевне-джиннии, как в прелестях ее ума, так и в совершенствах ее особы.

И вот по истечении шести месяцев этой счастливой жизни царевич Хоссейн, который всегда отличался сыновней преданностью отцу своему, подумал, что его продолжительное отсутствие должно было повергнуть отца его в беспредельную скорбь, тем более что оно было необъяснимо, и он почувствовал пламенное желание вернуться к нему. И он без всяких уверток открылся своей супруге-джиннии, которая вначале была очень обеспокоена этим решением, так как боялась, что это только предлог, чтобы покинуть ее. Но царевич Хоссейн дал ей и продолжал давать столько доказательств своей преданности, и выказывал такую пылкую страсть, и говорил ей о своем отце с такой нежностью и с таким красноречием, что она не могла больше противиться его сыновней склонности. И она сказала, обнимая его:

— О мой возлюбленный! Конечно, если бы я слушалась только своего сердца, я не могла бы решиться расстаться с тобой даже на один день или еще того менее. Но я теперь настолько убеждена в твоей привязанности ко мне и так верю в прочность твоей любви и в истину твоих слов, что я не могу более тебе отказывать в своем разрешении уехать повидаться с султаном, отцом твоим. Но пусть это будет с тем условием, что твое отсутствие не будет слишком продолжительно, и я хочу, чтобы ты для моего спокойствия поклялся мне в этом.

И царевич Хоссейн бросился к ногам своей супруги-джиннии, чтобы выказать ей, насколько он проникнут сознанием ее доброты к нему, и сказал ей:

— О владычица, о дама красоты, я сознаю всю цену милости, которую ты мне оказываешь, и, что бы я ни сказал в благодарность, будь уверена, что мысли мои идут гораздо далее. И я клянусь тебе моей головой, что отсутствие мое не будет продолжительно. А впрочем, могу ли я, любя тебя так, как я люблю, продолжить свое отсутствие долее, чем это необходимо, чтобы увидеть моего отца и вернуться обратно?! Успокой же душу свою и осуши глаза свои, потому что все время я буду думать о тебе; и да не постигнет меня ничто неприятное! Иншаллах!

И эти слова царевича Хоссейна окончательно успокоили волнения прелестной джиннии, которая отвечала, снова обнимая супруга своего:

— Отправляйся же, о мой возлюбленный, под охраной Аллаха и возвращайся ко мне в добром здравии! Но я прошу тебя, не придавай дурного значения тому, что я дам тебе несколько советов, как тебе следует держать себя во время пребывания во дворце отца твоего. Прежде всего я думаю, что тебе не следует ничего говорить султану, отцу твоему, или братьям твоим ни о нашем браке, ни о моем происхождении, ни о месте, где мы живем, ни о пути, ведущем сюда. Но скажи им всем, и пусть они удовольствуются этим, что ты совершенно счастлив, что все желания твои удовлетворены, и что ты не желаешь себе ничего другого, как жить все в том же благополучии, и что ты возвратился к ним единственно для того, чтобы прекратить беспокойство, которое могло появиться относительно твоей участи.