— Клянусь Аллахом! Я все-таки хочу, чтобы ты показал мне их! — И заставил он молодого Азиза сесть рядом с ним на шелковом ковре и показать все свои товары штука за штукой. И, не рассматривая прекрасных тканей, царевич Диадем купил их все, не считая, и сказал ему: — А теперь, Азиз, не расскажешь ли мне о своем горе… Я вижу слезы на глазах твоих, и сердце твое полно печали. Если кто-нибудь притесняет тебя, я сумею покарать притеснителей; а если долги тяготят тебя, я от всего сердца готов уплатить их. И это потому, что меня влечет к тебе, и сердце мое горит участием к тебе.
Но при этих словах молодого Азиза снова стали душить рыдания, и он пропел такие стихи:
Во время этого пения царевич принялся перебирать прекрасные ткани одну за другою, чтобы отвлечь внимание Азиза от его печали. Но вдруг из них выпал четырехугольный кусок вышитой шелковой материи, которую молодой Азиз поспешил поднять. Он сложил его, дрожа всем телом, подложил себе под колено и воскликнул:
Когда принц заметил смущение прекрасного Азиза и услышал эти стихи, он чрезвычайно удивился и, сгорая от беспредельного любопытства, воскликнул…
Но на этом месте своего повествования дочь визиря Шахерезада заметила приближение утра и, скромная, как всегда, не хотела злоупотреблять данным ей позволением.
Тогда сестра ее, молоденькая Доньязада, слушавшая ее рассказ затаив дыхание, воскликнула из своего уголка:
— О сестра моя Шахерезада, как сладки, как милы и чисты слова твои, как отрадно вдыхать их сочную свежесть! И как очаровательна эта сказка, и как дивно хороши все эти стихи!
И Шахерезада улыбнулась ей и сказала:
— Да, сестра моя! Но что это в сравнении с тем, что я расскажу вам в следующую ночь, если еще буду жива милостью Аллаха и волею царя!
Царь же Шахрияр сказал в душе своей: «Клянусь Аллахом, я не казню ее, раньше чем не услышу продолжение этого рассказа, который поистине чудесен и изумителен до чрезвычайности!»
Потом он взял Шахерезаду в свои объятия, и они провели остаток ночи, переплетая свои тела до самого утра.
Затем царь Шахрияр направился в залу, где творил суд; весь диван был переполнен визирями, эмирами, придворными, стражей и дворцовыми слугами. С ними был и великий визирь, державший под мышкой саван, предназначенный для дочери его Шахерезады, о которой он думал, что ее уже нет в живых. Но царь ничего не сказал ему об этом и продолжал творить суд, назначать на должности, увольнять, заниматься текущими делами, и так до конца дня. Потом заседание было закрыто, и царь вошел во дворец. А визирь был в тревоге и удивлен до крайности.
И как только наступила ночь, царь Шахрияр пошел к Шахерезаде в ее покои и не преминул сделать с ней свое обычное дело, а некоторое время спустя маленькая Доньязада поднялась с ковра и сказала Шахерезаде:
— О сестра моя, прошу тебя, продолжай этот прекрасный рассказ о принце Диадеме, об Азизе и его подруге, который визирь рассказывал под стенами Константинии царю Даул Макану.
И Шахерезада улыбнулась сестре и сказала:
— Да, конечно! От всей души! Но не прежде, чем разрешит мне это столь благословенный царь!
Тогда царь Шахрияр, который не мог заснуть — до такой степени интересовался он продолжением, — сказал:
— Ты можешь говорить!
И Шахерезада сказала:
— И узнала я, о царь благословенный, что царевич воскликнул: «О Азиз, что же такое ты так скрываешь?»
Азиз же отвечал:
— О господин мой, это справедливо, так же как и то, что я не хотел с самого начала разложить перед тобою свои товары. Что же делать теперь?
И он вздохнул из глубины души. Но прекрасный Диадем так настаивал и сказал ему такие ласковые слова, что молодой Азиз в конце концов заговорил: