Тысяча и одна ночь. В 12 томах

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ШЕСТЬСОТ ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Я умер, о Сахарный Тростник!

А так как нельзя было терять времени, он завернулся в саван и растянулся на полу, обратив ноги в сторону Мекки. А Сахарный Тростник положила ему тюрбан на лицо; и, распустив волосы, она принялась бить себя по лицу и испускать погребальные вопли. Старая кормилица вошла и увидела то, что увидела.

И, сильно опечаленная, подошла она к рыдающей вдове и сказала ей:

— Да дарует тебе Аллах годы, утраченные покойником! Увы, дочь моя Сахарный Тростник, ты осталась одинокой вдовой во цвете лет! Что станет с тобой без Абул Гассана, о Сахарный Тростник?!

И поплакала она с ней некоторое время, а потом сказала:

— Увы, дочь моя, я должна покинуть тебя, хотя и жаль мне расставаться с тобою. Но я должна спешить к госпоже моей Сетт Зобейде, чтобы избавить ее от тревоги и печали, причиненной ей этим бессовестным лгуном, евнухом Масруром, уверявшим, что смерть похитила не супруга твоего, Абул Гассана, а тебя!

А Сахарный Тростник сказала жалобным голосом:

— О мать моя, дал бы Аллах, чтобы этот евнух сказал правду, не пришлось бы мне оплакивать мужа! Но это недолго будет продолжаться. Не дальше как завтра утром я умру от горя!

И, проговорив это, она удвоила свои слезы, вздохи и жалобы. Кормилица же, еще сильнее растроганная, обняла ее, вышла тихими шагами, чтобы не мешать ей, и заперла за собой дверь. И отправилась она к госпоже своей отдать отчет во всем, что видела и слышала. Когда же рассказала обо всем, у нее захватило дух от чрезмерного для ее преклонного возраста усилия.

Когда Сетт Зобейда выслушала доклад кормилицы своей, она высокомерно обратилась к халифу и сказала ему:

— Прежде всего следует повесить этого дерзкого евнуха, раба твоего Масрура!

Халиф же, беспредельно встревоженный, тотчас же велел позвать Масрура, гневно посмотрел на него и хотел упрекнуть его за ложь. Но Сетт Зобейда не дала ему этого сделать и, обернувшись к кормилице, сказала ей:

— Повтори, о кормилица, то, что ты сейчас сказала нам, чтобы слышал этот собачий сын.

И не успевшая еще отдышаться кормилица принуждена была повторить свой доклад перед Масруром. Раздраженный ее словами, Масрур закричал ей:

— Ах ты, беззубая старуха, как смеешь ты так нагло лгать и срамить свои седины? Не хочешь ли уверить меня, что я не видел собственными глазами мертвую и завернутую в саван Сахарный Тростник?

Задыхаясь от бешенства, кормилица вытянула шею и закричала ему:

— Ты один лжешь, черномазый негр! Не повесить тебя следовало бы, а изрезать твое тело на куски и заставить тебя есть твое собственное тело!

Масрур же возразил:

— Замолчи, старая врунья! Ступай рассказывать свои басни гаремным женщинам!

Но, возмущенная до последней крайности дерзостью Масрура, Сетт Зобейда вдруг разразилась рыданиями, и принялась швырять в него подушками, вазами, кувшинами, табуретами, плюнула ему в лицо и кончила тем, что в изнеможении бросилась на постель свою, обливаясь слезами.

Услышав и увидев все это, до крайности озадаченный халиф ударил одною рукою о другую и сказал:

— Клянусь Аллахом! Лжет не один только Масрур. Я тоже лжец, и кормилица — лгунья, и ты тоже лгунья, о дочь моего дяди!

Потом он опустил голову и замолчал. Но спустя час он поднял голову и сказал:

— Клянусь Аллахом, мы сейчас же должны узнать истину. Остается только идти в дом Абул Гассана и собственными глазами увидеть, кто из нас лжет, а кто говорит правду!

И встал он и попросил Сетт Зобейду сопровождать его; и вместе с Масруром, кормилицей и толпой женщин направился он к помещению Абул Гассана.

Увидав приближающееся шествие, Сахарный Тростник сильно встревожилась и взволновалась, хотя Абул Гассан и предупреждал ее, что это очень даже может случиться. И воскликнула она:

— Клянусь Аллахом! Не каждый раз, когда бросают кувшин, остается он целым!

Но Абул Гассан засмеялся и сказал:

— Умрем оба, о Сахарный Тростник!

И положил он жену свою на пол, завернул в саван, завернулся сам в кусок шелковой материи, вынутой из сундука, и лег рядом с ней, не забыв по обряду поставить тюрбан на лицо. И не успел он закончить все эти приготовления, как все общество вошло в залу.

Когда халиф и Сетт Зобейда увидели погребальное зрелище, они остались безмолвными и неподвижными. Потом вдруг Сетт Зобейда, потрясенная столькими волнениями за такое короткое время, сильно побледнела, изменилась в лице и упала без чувств на руки своих служанок. А придя в себя, она пролила поток слез и воскликнула:

— Увы, о Сахарный Тростник, ты не могла пережить супруга, и ты умерла от горя!

Но халиф, понимавший дело иначе и, со своей стороны, оплакивавший смерть друга своего Абул Гассана, повернулся к Сетт Зобейде и сказал:

— Нет, клянусь Аллахом! Не Сахарный Тростник умерла от огорчения, а бедный Абул Гассан не мог пережить супруги своей! Это несомненно!

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что приближается утро, и с присущей ей скромностью замолчала.

А когда наступила

ШЕСТЬСОТ ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ НОЧЬ,