Тысяча начал и окончаний

Лян вспомнил покрытые маслом поверхности, жаркое зловоние пламени. Он вспомнил о мрачном и неумолимом вращении тысяч механизмов и зубцов, огрубевшие от работы пальцы рук.

– Не совсем, – он выудил пули из кармана и бросил по одной своим друзьям. – Но, как обещано, сувениры – и доказательство.

Чэнь присвистнул, поднеся свою пулю к лампе и любуясь ее новеньким, почти жидким блеском.

– А девушки? – спросил он с ухмылкой.

Он уже был помолвлен с девушкой из Кецяо на юго-западе, семья которой владела большими участками сельских угодий в этом районе. Этот союз входил в планы командиров из Шанъюй, чтобы снова наладить импорт мяса. Но Чэню еще предстояло с ней познакомиться, он понятия не имел, как она выглядит, или какая она: соблюдение этой договоренности было его долгом перед семьей, и только.

Лян рассмеялся.

– Они там были.

– И что?

«И там была только одна девушка, о которой стоит говорить», – подумал он, падая на свою койку и внезапно перестав обращать внимание на свои больные суставы и свой маскировочный наряд, все еще висящий на нем.

– Я собираюсь вернуться туда.

Вэй поднял бровь, а Тао рассмеялся.

– Значит, еще на один день? – Чэнь бросил свою пулю в пустую чашку для лекарства, все еще стоящую рядом с его подушкой.

Лян кивнул головой.

Но еще один день превратился в два, потом в три дня. Потом в неделю.

Новые болезни пришли в город, их названия странно звучали, они накатывались на Шанъюй неумолимыми волнами и оседали в нем как ядовитая соль, выпаренная из таинственного, опасного моря: «синяя лихорадка», «онемение горла», «К3Л3». До отделения выздоравливающих доходили известия об учебных классах, где не умолкал кашель, подобный сильному ветру; об аптеках, где теперь продавали наполовину пустые баночки и пузырьки; о врачах, которые начали принимать в качестве платы только еду; о росте числа ограбленных ферм, лишившихся урожая и скота. Еще одна правда об их враждующем мире заключалась в том, что какую бы угрозу ни представляли друг для друга воюющие города, у всех были общие враги – болезни и голод, мучительно медленное производство лекарств и постоянная нехватка целебной, питательной еды. «Нас губит наша собственная плоть, наша собственная почва, – жаловались чиновники Шанъюй, – но мы все равно будем сражаться и за то, и за другое».

В семье Ляна жизнь текла как всегда. После того, как у его матери развилась постоянная лихорадка, его младшую сестру отдали в семью на севере; это был бартер: два месяца она трудилась у них на кухне в обмен на крошечную корзинку лекарства. Мать выздоровела за несколько дней и вернулась на свой пост полевого медика. Его отец согласился на временное перемирие с Юйчэн на западе: за год мира на этом отрезке границы старший брат Ляна должен был жениться на дочери одного из командиров Юйчэна. Их дети, если они появятся, пригодятся в качестве предмета будущего обмена.

В их палате Вэй выздоровел первым, потом Тао, а потом Чэнь. Один за другим они выписались, с интервалом в несколько дней, пока не остался один Лян. Новые больные с таким диагнозом не поступали – он и его друзья заболели в самом конце эпидемии, – и он остался без новых товарищей по палате, хотя остальные палаты в отделении были по-прежнему переполнены. Прощайте, чтение вслух отрывков из книг, карточные игры по правилам, которых никто не соблюдал, и беседы, продолжавшиеся еще долго после выключения света, беседы обо всем и ни о чем; здравствуйте, пушки, бомбы и все остальное, из чего состоит их солдатская жизнь.

Боль в суставах Ляна почти прошла, и ему надо было принимать меньше лекарств. Его кашель уже не был постоянным, а превратился в отдельные приступы, и он перестал носить медицинскую маску. Он научился плотнее заплетать волосы в косу. Одежда, украденная со склада потерянных вещей, испачкалась, поэтому он сходил туда за новой. Он продолжал обманывать стражников оружейного завода и камеры наблюдения и старался держаться подальше от всех девушек, кроме Чжу. Отсутствие подруг помогало ему сохранять тайну. И обеспечивало безопасность.

К тому времени, когда он осознал, что сама Чжу представляет опасность, прошло несколько недель, и было уже поздно. Ее не удивляла застенчивость новенькой, она решила, что такой уж у нее характер. Она хватала его за руку и проводила через все рабочие зоны оружейного завода, пока он не стал ориентироваться в них так же хорошо, как она. Она показала ему самые спокойные места во всем здании, где она любила обедать подальше от огней, жара и металла, – крохотные участки пространства, скрытые от глаз стражников и от камер. И пока они делили солдатский паек из грубого хлеба, жесткого мяса, или риса, в котором иногда попадались камни, о которые можно сломать зуб, если вовремя их не заметишь, – она постепенно рассказывала ему, кем была раньше.

– У меня есть сестра, она самая красивая в семье, и самая милая. Зато я получала лучшие оценки, пока мы учились в школе. Мама говорит, что у меня вспыльчивый характер. Я обычно просила подарить мне на день рождения мандарины, пока, наконец, не поняла, что прошу невозможного.