У ворот Петрограда (1919–1920)

Исключительные законы, изданные первым правительством Пэтса зимой 1919 года, были отменены, насколько это допускалось состоянием войны; экономическая жизнь заметно оживилась; фабрики и заводы работали; в порту царила бойкая деятельность; крестьянство, в пользу которого правительство только что решило аграрный вопрос при помощи конфискаций крупного баронского землевладения, стойко поддерживало новый порядок и охотно давало казне рекрутов для борьбы с большевиками, а городам – продовольствие.

Учредительное собрание, вышедшее из всеобщего голосования, еще ранней весной провозгласило единогласно независимость страны и поручило коалиционному правительству Штрандмана, в котором преобладающая роль принадлежала социал-демократам, добиваться скорейшего признания этого акта союзными державами. Оно рассчитывало при этом в первую голову на поддержку Англии. Ибо если мы, русские, по свойственной нам великодержавной политической слепоте этого не замечали, то маленькие наблюдательные эстонцы из мелких фактов повседневной действительности, в которой англичане давали им оружие, снабжение, обмундирование и продовольствие (тогда как русским в этом отказывалось), – эстонцы давно уже составили себе убеждение, что независимость Эстонии в интересах Англии.

При таких общественных настроениях в молодой республике Политическое совещание решило начать с нею «конкретные» переговоры о военном сотрудничестве. Оно исходило, однако, из совершенно противоположной оценки положения в Эстонии и рассуждало так:

Реальная обстановка свидетельствует, что большевистская пропаганда неудержимо проникает в Эстонию и эстонские войска, что в этом отношении русская Северо-Западная армия является заслоном для Эстонии, что если наша армия не будет немедленно одета, обута и вооружена, не перейдет в наступление и развалится, то поток большевизма зальет Эстонию, – словом, что безотлагательное занятие Петрограда и нанесение мощного удара русскому большевизму составляет самостоятельный жизненный интерес молодого, еще только слагающегося Эстонского государства…

А если так, рассуждали они дальше, то нет никакого основания спешить с вопросом о признании эстонской независимости и можно лишь говорить о выработке «базиса взаимного признания общности интересов в активном выступлении против большевиков и, в частности, в совместном движении на Петроград».

События, развернувшиеся на фронте и в самой Эстонии спустя три-четыре месяца, показали как раз противоположное: даже после развала и исчезновения армии Юденича Эстония не была «залита потоком большевизма», и эстонская армия тоже не перешла на сторону Троцкого, а напротив, до самого последнего момента, т. е. до подписания Юрьевского мира (29 января 1920), стойко и мужественно отбивала отчаянные атаки Красной армии на Нарву, не прекращавшиеся даже во время мирных переговоров⁷⁶.

При этой глубоко ошибочной оценке «реальной обстановки» в Эстонии члены Политического совещания давали своей мысли следующую теоретическую постановку:

«В борьбе с разложившим отечество большевизмом все народы России обретают право на устроение их государственного бытия в формах самостоятельности, соответственно их усилиям и участию в общем деле победы над разложением».

Само собою разумеется, что эстонцы, которые лучше Карташева знали положение своей страны, не примирились ни с его теоретической постановкой вопроса и ни с практической концепцией о «заслоне», образуемом якобы Северо-Западной армией. Они, во всяком случае, ясно отдавали себе отчет в одном, а именно, что Политическое совещание и Северо-Западная армия больше нуждаются в помощи Эстонии, чем последняя в помощи Юденича. Соответственно с этим премьер-министр Штрандман и ответил приезжавшему в июне в Ревель А. В. Карташеву, что условием sine qua non для конвенции о военном сотрудничестве является безоговорочное признание независимости Эстонии.

В сущности, эстонское правительство теперь ответило то, что мне доводилось слышать еще ранее весной, когда в активе эстонской государственности еще не было ни английского фактора и ни тех реальных результатов удачного разумного самостоятельного правления, какие были налицо теперь, и когда, наконец, Учредительное Собрание еще не успело вынести единогласного решения о независимости.

Что же возразило Политическое совещание в лице Карташева?

Давать «хартию вольности» эстонцам он не хотел, ибо если в отношении финляндской независимости существенные уступки были необходимы, то применительно к Эстонии ему казалось, что «подобного морального обязательства перед Эстонией и перед эстонским правительством ни один русский политический деятель принять на себя не может». Но с другой стороны, обстановка на фронте и в освобожденных местностях требовала действий, а не слов: эстонские силы были нужны до крайности.

Как же выйти из этого положения?

На помощь пришел византийский склад ума профессора-богослова.