У ворот Петрограда (1919–1920)

Постепенно, по мере развития операций против большевиков, Балахович стал вытеснять других начальников Северного корпуса, пользуясь все время широким благоволением эстонцев, а вскоре после преобразования Корпуса в Северо-Западную армию с переходом главного командования к Юденичу мы уже видим его в качестве командира «особой сводной дивизии», в которую, разумеется, вошли все преданные ему и воспитанные в его духе части, с постоянным местопребыванием в Пскове.

Юденич мне потом рассказывал, что он «скрепя сердце» утвердил Балаховича в этом звании, но – «что делать было: Балахович популярен в войсках…»

Предоставим теперь слово одному документу, исходящему от очевидца «деятельности» Булак-Балаховича в несчастном городе, статье, напечатанной в те дни в «Свободе России» и написанной (да простит мне автор разоблачение псевдонима) одним из членов Северо-Западного правительства, государственным контролером В. Л. Горном. Пусть побольше таких документов попадает в историю антибольшевистской борьбы – тогда мы меньше ошибок будем совершать. Отмечу лишь, что я напечатал тогда эту статью с предварительным учетом возможных сюрпризов со стороны как эстонской цензуры, так и русской, т. е. чувствительно ее урезал.

Вот ее содержание:

«Кто виноват?

Псков, как известно, был взят исключительно эстонцами. Отряд Балаховича пришел сюда несколько дней спустя, так сказать, уже по готовой дороге. Явившийся в город эстонский комендант сразу же заявил собравшимся у него представителям городского самоуправления, что эстонские войска как войска демократической страны не несут населению восстановления прежних царских порядков, а борются за свободу и за демократический гражданский строй. Поэтому все псковичи должны быть спокойны за свою жизнь; эстонские войска ведут войну лишь с большевиками, а не с теми, кто из-за куска хлеба служил у них, не сочувствуя в душе их порядкам.

И действительно, когда в первые же дни поднялась волна обывательских доносов и изобличений в большевизме, то эстонские власти хотя и задерживали приводимых к ним лиц, но по большей части или тотчас же их отпускали (так как черная сотня охотно видела большевика в каждом инакомыслящем, не подходящем к ее черной масти гражданине) или, если улики оказывались серьезными, задерживали и оставляли приведенного человека до разбора его дела. Никаких казней город не видел за это время, и все жители сразу почувствовали, что явилась действительно разумная нереакционная власть. После всяких издевательств, после кошмарных расстрелов пачками по ночам, после всего того произвола, который вытерпел от большевиков обыватель, эстонский режим первых дней настолько выгодно и резко оттенялся, что, казалось, не будет места впредь никаким ужасам и обывательские нервы наконец перестанут страдать.

Но – увы… Спокойствию этому скоро пришел конец!

Спустя неделю как-то вечером в городе раздались крики «ура», появилась небольшая колонна русских сил, а вместе с нею появился и ее предводитель атаман Булак-Балахович. Все задвигалось и побежало. Быстро собралась огромная толпа, все искренно и радостно встретили своих солдат. К мощной и стойкой защите эстонских солдат присоединились свои родные солдаты, и обыватель в эту ночь заснул еще крепче.

Утра следующего дня я никогда не забуду. Снова бежал народ, снова пришло все в движение, но не было на лицах радостных счастливых улыбок. Большинство встречных растерянно качало головой, пожимало плечами, и немногие, скверно скаля зубы и злобно торжествуя, указывали пальцем на Базарную площадь. За толпой народа, возвышаясь над ней, впереди белело и качалось что-то. Только подойдя ближе, я увидел, что на фонаре висел какой-то человек в одном белье, а перед ним – толпа, в которой было много детей. Дул ветер, накрапывал дождь, и труп качался на своей петле… Я молча закрыл глаза и бросился на тротуар. Там стояли какие-то люди, и один из них, обращаясь ко мне, сказал: «Зачем это? Кому это нужно? Ведь так даже большевики не делали. А дети – зачем им такое зрелище?..»

А дальше пошло все в том же духе, но много хуже и отвратительнее. Вешали буквально каждый день, в центре города, на глазах у всех, на фонарях. Зрелище понемногу становилось привычным: толпа заранее скапливалась около штаба Балаховича и часами ждала очередной драмы.