У ворот Петрограда (1919–1920)

Наконец вели жертву к фонарю, заставляли делать себе петлю, иногда устраивали жестокий «диспут» с обреченным, глумились, били его, и приговоренный умирал в петле – днем, при всех, на глазах у женщин и детей. Часто вешали по нескольку зараз, благо фонари в Пскове широкие, железные, трехгранные. Когда умирающая жертва начинала сильно мучиться, окружающие солдаты хватали ее за ноги, не давали ей мотать ногами. Я сам видел эти сцены почти садизма и видел, как за углом плакали мужчины и женщины, хватающие детей, чтобы они не смотрели на умирающего. Покойники потом висели на фонарях по суткам, и более чуткие люди старались обходить эту улицу. А однажды приходилось обходить тротуар на улице: человек во время казни сорвался с петли и побежал. Его догнали, пристрелили из револьвера и волоком за оставшуюся веревку на шее стащили по тротуару к реке, на тротуаре по всему пути осталась широкая засохшая полоса крови.

Как же реагировало на это общество?..

Все сколько-нибудь интеллигентное было возмущено до глубины души, сильно осуждало Балаховича духовенство, осуждали эстонцы. Ужас сковал уста обывателя, а тут начались разные обыски, всевозможные «реквизиции», требование с купцов по какому-то дикому списку крупных сумм денег с угрозой засадить в тюрьму. Словом, началась та вакханалия, тот произвол, при котором ни о каком общественном протесте не только против казни, но и против вообще каких-либо действий власти и речи не могло быть… Я не знаю, что происходило в это время в деревне, но теоретически можно предположить, что балаховцы и для деревни не ломали своей натуры.

После всего сказанного ясно станет, что о «демократизме» господина Балаховича можно говорить лишь иронически и тем, кто не жил там на месте и не испытал всех прелестей его гражданского искусства. Наоборот, можно прямо сказать, что в той дезорганизации общественной обстановки, которая образовалась в Псковской губернии во время господства там белых, главная часть вины лежит на самом Балаховиче, ибо другие только доделывали то, чему начало положил он…

И Псков пал, старый город пал от дурной политики, которая сделала самую борьбу на этой территории бессмысленной в глазах культурных эстонских солдат. Следовательно, виноваты в этом все те, кто подготовил это настроение, кто на местах медленно и неуклонно отравил общественную атмосферу…»

После появлении этой статьи на столбцах «Свободы России» я как редактор и некоторые из моих ближайших сотрудников долгое время находились под угрозой личной расправы со стороны «балаховцев». Мы сидели в редакции вооруженные кто «маузером», а кто хорошим стэком…

Приведу здесь и показания другого очевидца правления Балаховича в Псковском районе, в частности, политической стороны его деятельности. На этом стоит остановиться уже потому, что «балаховщина» оказала роковое тлетворное влияние на всю последующую постановку дела политического строительства в Северо-Западной области. С другой стороны, эти документы показывают, как велика была ответственность (если только допустить, что оно было реальностью) бывшего гельсингфорсского Политического совещания, мирившегося, чтобы не сказать поощрявшего, деятельность Балаховича в течение целого ряда месяцев, несмотря на вопль и стоны, доносившееся постоянно из Пскова.

После занятия Пскова белыми (24 мая) боевые части ушли вперед, выполняя известные военные задания. Приступили к организации тыла, без которого, как известно, не может существовать армия. В Пскове образовалось «Общественное гражданское управление», почти не имевшее связи с широкими слоями населения, а значит, и бессильное в области практической работы, в процессе которой предстояло вести борьбу с некоторыми расходившимися не в меру военными властями, считавшими себя единственными зодчиками тыла.

Та же картина имела место и в уезде: «волостные общественные управления», волостные коменданты, правда, чином пониже, и игнорирование масс… Их целиком и без остатка отдали в распоряжение целого ряда комендантов, которых в свою очередь подчинили комендантам с более широкими полномочиями и т. д. вплоть до самых высоких.

Самодеятельность уезда, как и в городе Пскове, оказалась не нужной больше, некоторыми просто считалась «вредной выдумкой социалистов». Короче говоря, устройство тыла было поручено целиком военной власти. В итоге – наверху писались один бессмысленнее другого приказы, внизу свирепствовало «усмотрение».

Фундамент – приказы одних и усмотрения других – был заложен; приступили к кладке стен. Кадры рабочих надо было увеличить, т. к. обстоятельства требовали быстрого завершения постройки. Кликнули клич не ко всем желающим и могущим работать, не к тем, кто единственно мог работать – крестьянству и городским массам, а к отбросам общественности.

Создалось следующее положение: в качестве устроителей тыла выступил только реакционный элемент; сдерживающих центров в лице широкого представительства демократии не было, строить нужно было срочно.