Убийство в проходном дворе. Загадка Ситтафорда. Загадка Эндхауза. Смерть лорда Эджвера

И он замолчал.

— По-моему, мисс Кэррол очень привязана к девушке.

— Да. Она очень решительно вмешалась в наш разговор. Кстати, Гастингс, как вам понравилась достопочтенная мисс Адела Марш?

— Мне жаль ее, по-настоящему жаль.

— У вас доброе сердце, Гастингс, оно всегда готово посочувствовать грустным красавицам.

— А какое у вас впечатление?

— Конечно, она несчастна, — согласился Пуаро.

— Надеюсь, вы понимаете, — взволнованно сказал я, — насколько бессмысленно предположение Сильвии Уилкинсон о том, что она… имеет отношение к убийству.

— Ее алиби наверняка безупречно. Хотя Джепп мне еще не сообщил, какое оно.

— Пуаро, неужели вы хотите сказать, что вам недостаточно было увидеть ее и поговорить с ней? Вам еще нужно алиби?

— Eh bien, мой друг, а что мы вынесли из встречи с ней? Мы предполагаем, что ей нелегко жилось, она призналась, что ненавидела отца и что радуется его смерти, ее чрезвычайно волнует тот факт, что мы виделись с ее отцом за день до смерти — и после этого вы говорите, что она не нуждается в алиби?

— Да сама ее откровенность доказывает, что она невиновна! — стоял на своем я.

— Откровенность, видимо, характерная черта всей семьи, — усмехнулся Пуаро. — С какой помпой открыл нам свои карты новый лорд Эджвер!

— Да уж, — улыбнулся и я. — Он нашел оригинальный способ.

— Как это у вас говорится — на ходу подошвы рвет?

— Подметки, — исправил я — У нас, наверное, был глупый вид.

— Вот еще! Вы, может быть, и выглядели глупо, но я нет. Напротив, друг мой, я полностью контролировал происходящее, и мне удалось застать его врасплох.

— Вы так думаете? — ехидно спросил я, поскольку считал, что ничего подобного не случилось.

— Уверен! Я слушаю, слушаю, а потом задаю вопрос о совершенно постороннем предмете — и куда девается апломб храброго мосье? Вы не наблюдательны, Гастингс.

— Мне показалось, что известие о смерти Карлотты Адамс вызвало у него неподдельный ужас.

— Как знать… может быть, и неподдельный.

— Интересно, почему он рассказывал о событиях того вечера с таким цинизмом? Считал, что это остроумно?

— Возможно. У вас, англичан, вообще своеобразные представления о юморе. Но не исключено, что он делал это намеренно. Если факты скрывать, они вызовут удвоенное подозрение. Если о них громогласно сообщить, то им могут придать меньшее значение, чем они того заслуживают.

— Например, его ссора с дядей?

— Совершенно верно. Он знает, что о ней рано или поздно станет известно, и сам спешит оповестить нас о ней.

— Он не так глуп, как кажется.

— Он совсем неглуп! И когда дает себе труд раскинуть мозгами, они у него отлично работают. Он понимает, в каком очутился положении, и, как я уже сказал, спешит выложить свои карты. Вы играете в бридж, Гастингс. Скажите, в каком случае так поступают?

— Вы сами играете в бридж, — усмехнулся я, — и знаете, что игрок поступает так, когда все взятки его, и он хочет сэкономить время и скорей перейти к следующей раздаче.

— Совершенно верно, mon ami. Но есть и другой случай, я несколько раз сталкивался с ним, особенно когда играл с дамами. Представьте себе, что дама открывает, карты, говорит «все остальные мои», собирает карты и начинает снова сдавать. Возможно даже, что остальные игроки не увидят в этом никакого подвоха, особенно если они не слишком опытны. Чтобы разобраться, в чем подвох, нужно подумать, и не исключено, что посреди следующей раздачи кто-то из игроков сообразит: «Да, но ей обязательно пришлось бы убить четвертую бубну своего партнера, а значит, зайти с маленькой трефы. И в таком случае взятку сыграла бы моя девятка!»

— Значит, вы думаете…

— Я думаю, Гастингс, что чрезмерная бравада подозрительна. И еще я думаю, что нам пора ужинать. Une petite omelette, n'est ce pas?[194] А потом, часов в девять, мы нанесем еще один визит.

— Куда?

— Сначала — ужин, Гастингс. И пока нам не подадут кофе, мы даже думать не будем об этом деле. Когда человек ест, мозг должен служить желудку.

И Пуаро сдержал свое слово. Мы отправились в маленький ресторанчик в Сохо, где его хорошо знали, и превосходно отужинали омлетом, камбалой, цыпленком и ромовой бабой, к которой Пуаро питал особую слабость.

Когда мы приступили к кофе, Пуаро дружески улыбнулся мне.

— Дорогой Гастингс, — сказал он. — Я завишу от вас гораздо больше, чем вы полагаете.

Признаюсь, его неожиданные слова смутили и обрадовали меня. Он никогда не говорил мне ничего подобного прежде. Иногда, в глубине души, я чувствовал себя уязвленным, потому что он делал все, чтобы поставить под сомнение мои умственные способности.

И хотя я был далек от мысли, что его собственные способности начали потихоньку угасать, мне вдруг пришло в голову, что моя помощь действительно нужна ему больше, чем ему казалось раньше.

— Да, — мечтательно продолжал он, — вы сами не сознаете, как это получается, но вы все чаще и чаще подсказываете мне правильный путь.

Я боялся верить своим ушам.

— Ну что вы, Пуаро, — пробормотал я. — Мне очень лестно… Вероятно, я так или иначе научился чему-то от вас…

Он отрицательно покачал головой.

— Mais non, се n'est pas са[195]. Вы ничему не научились.