Убийца танков

Всех тех, кто прибыл из лагеря Альва, собрали в пустом бараке. Немецкий полковник, как выяснилось позже, немецкий начальник лагеря по имени Отто прошествовал к подиуму, даже не взглянув на нас. Не представившись и не поздоровавшись. Это, разумеется, незамеченными не осталось. Какое-то время мы дожидались прибытия американской лагерной администрации. Немецкий и американский коменданты вполне по-товарищески поздоровались, после этого к нам, наконец, обратился и немец. «Господа! Если вы пока что не поняли, вы сейчас не на фронте, где у вас было в руках оружие, так что нечего и пытаться захватить инициативу в свои руки здесь. Если вы думаете, что вам это удастся, вы сильно заблуждаетесь». На этом его монолог завершился — двое из наших подхватили его, стащили с трибуны, вынесли во двор барака и там головой сунули в одну из заполненных водой канав. Уж сколько они его так держали, не скажу. Но больше никаких монологов мы от него не слышали.

В этом лагере собрали 7000 человек одних офицеров. Пестрая компания — нацисты, антинацисты, перековавшиеся в демократы и свободолюбивые австрияки. Да еще «ударная группа Эльстера» с их генералом во главе. Генерал-майор Бото Хеннинг Эльстер выводил арьергард отступающих из юго-восточной Франции немецких частей. 16 сентября 1944 года он без боя сдал американцам в плен 20 000 военнослужащих при оружии вместо того, чтобы попытаться пробиться к своим.

Большая часть военнопленных в этом лагере была деморализована и выполняла все, что прикажут. И, разумеется, лагерь был напичкан доносчиками. Так что никто здесь нас с распростертыми объятиями не встречал. Напротив, за спиной слышались словечки вроде «нацисты» и «милитаристы». На кого ни взглянешь, непременно наткнешься на недоверчивый взор. Ну а тех, кто еще сохранил хоть чуть достоинства, в упор игнорировали, и они здесь в Дермотте погоды не делали. Постепенно весь лагерь превратился в подопытных кроликов, и сами американцы не скрывали своего презрения к пленным. Тут, по сути, и охранять было некого, не то, что в лагере Альва.

А в остальном жизнь была, как в обычном лагере. Образовывались музыкальные ансамбли, устраивались концерты, спортивные состязания. Все это скрадывало ужасающее однообразие бытия. Имелся и «университет», где что-то можно было изучать.

Я собрал вокруг себя молодых офицеров, своих единомышленников. Мы дискутировали о будущем, не считали эту войну проигранной, хотя на дворе уже был апрель 1945 года, надеялись на «чудо-оружие» и на возможный коренной перелом. Мы внимательно следили за событиями в Европе в тщательно отобранных газетах и журналах. Из одной газеты на немецком языке я узнал о захвате союзниками Хильдесхейма, там были помещены фотоснимки превращенного в руины города. Из комментария стало известно, что дома на окраинах города уцелели. Со дня прибытия в Америку я не получил ни строчки из дому. Я даже не знал, живы ли мои родители или же погибли во время бомбежек. И в особенности по вечерам меня охватывала страшная ненависть ко всему, прямо или косвенно связанному с Америкой. У меня был адрес моего двоюродного брата Иоахима. Тот, тоже лейтенант по званию, находился в одном из лагерей в Египте в районе Суэцкого канала. Последняя военная операция, в которой он участвовал, проходила в составе дивизии «Герман Геринг». Мы списались. Но и он тоже понятия не имел о судьбе моих родителей, как, впрочем, и своих.

Это произошло во время обеда несколько недель спустя после нашего прибытия в лагерь Дермотт. Прямо к столовой подогнали несколько крытых грузовиков, и американские солдаты с оружием вошли в зал столовой. Тут же стали выкликать военнопленных пофамильно. Те, чьи фамилии были названы, сразу же усаживались на грузовики. Все люди были из лагеря Альва, не стал исключением и я. Нас увозили без личных вещей и доставили куда-то на самый край лагеря. В особый его сектор. С четырех сторон охранные вышки, все освещено прожекторами. И двойной ряд колючей проволоки ко всему иному и прочему. Наши личные вещи грузили остававшиеся в лагере, наверняка американцы его переворошили, как полагается, и только потом доставили нам.

Один из наших товарищей, которого тоже оставили на прежнем месте, вопреки запрету администрации подошел к забору, чтобы вручить одному из наших письмо из дому. И в тот момент, когда он перебрасывал письмо через ограждение, часовой на одной из вышек открыл по нему огонь. Парень скончался от потери крови — никому не дали даже подойти к нему и оказать помощь. Мы просто озверели, — встав у лагерных ворот, мы во все горло стали распевать солдатские песни.

И только несколько часов спустя после продолжительных переговоров разошлись.

Теперь нас изолировали на площади 150 х 150 метров отдельно от остальной территории лагеря, и, как вскоре выяснилось, это ознаменовало наши самые «прекрасные времена» в плену.