Убийца танков

Жизнь шла своим чередом — днем учеба, вечером картежные игры. Курительный табак, который мы покупали в лагерном магазинчике, был непривычно для нас ароматизирован, поэтому приходилось прополаскивать его в воде, высушивать, а уж потом набивать им трубки. Или же скручивать из него сигареты вручную. Конечно, можно было купить и готовые сигареты — «Пэлл Мэлл», «Лаки страйк» или даже немецкие. Они были не такими крепкими, их можно было курить. Один майор курил трубку. У него была целая коллекция трубок, штук, наверное, десять. И всерьез полагал, что нельзя ограничиваться только одной трубкой — мол, для каждой должен быть свой сорт табака. Но как я ни старался, усмотреть разницы не мог, даже перепробовав курить изо всех его трубок.

Так незаметно подошло время и второго по счету Рождества в плену. Стоило тебе остаться одному хоть ненадолго, как начинали одолевать мысли о доме. Лежишь, бывало, на койке, сон не идет, и такая тоска по дому наваливается, что выть хочется. А каково было тем, у кого семьи, дети?

Из дому я до сих пор так и не получил ни весточки. Нам позволяли раз в месяц писать письма. Как я потом узнал, половину того, что было мною написано, вымарали, так что прочесть было невозможно. Видимо, писал чересчур уж оптимистично, но все до единого письма дошли. Я получил первое письмо уже за два дня до отбытия из Дермотта. Слава богу, я знал, что родители мои живы, сумели уцелеть во время террористических авианалетов. У меня с души свалился камень, и я с полным правом мог указать в качестве пункта назначения после освобождения из плена Хильдесхейм.

В январе 1946 года стало известно, что день первой отправки уже назначен и что отправке подлежит большая часть военнопленных лагеря Дермотт. Ликованию нашему не было конца. Мне тоже было позволено упаковывать пожитки. Один капитан американской армии предупредил нас: «Берите с собой все, что можно, — у вас на родине сплошная нехватка всего». Всем выдали по здоровенному брезентовому мешку, какие выдают матросам. Нам было позволено взять с собой 175 долларов. Укладывали все: обувь, 4–5 пакетов табака спрессовывали и совали в литровые банки, тарелки, чашки, ну и, разумеется, сувениры. На память о лагере. Все друг с другом обменивались адресами, оставляли адреса и тем, кто не попал в первую партию подлежащих отправке. Я обещал всем ответить.

21 января 1946 года в 17 часов 30 минут отъехали от лагеря Дермотт. 23 января в 20 часов 30 минут мы были в Кемп-Шэнкс. Состав остановился непосредственно у скудно освещенной разгрузочной платформы лагеря. Белел снег, было холодно, но мы знали, что нас ждет тепло. В обуви на резиновых подошвах было страшно скользко. Но даже охранники, и те не обращали на нас внимания — вовсю играли в снежки или катались в снегу. Вдруг нас остановили. Ждать. И хотя за все эти месяцы в плену мы привыкли к ожиданию, на этот раз пресловутая привычка военнопленных ко всякого рода ожиданиям не срабатывала — мы ругались и рассуждали о возвращении домой. Выдвигались самые причудливые гипотезы, чтобы тут же быть разбитыми в пух и прах. Волнение и недовольство охватили всех до одного, даже самых что ни на есть кротких, даже охрана переполошилась и очень терпеливо отвечала на все наши вопросы. Впрочем, им было известно ровно столько же, сколько и нам.

Мы расположились группами: сначала небольшими группами офицеры, группы эти не менялись по составу, правее расположились оппортунисты, подписавшие рабочие договора, а чуть в отдалении все остальные. Когда же немцы в последний раз демонстрировали единение? Насколько конфликтными мы становились в критических ситуациях, не понимая, что сильны мы вместе, и только вместе. Офицеры, командиры частей и подразделений не скрывали недоверия друг к другу, да что там недоверия — антипатии. И это на глазах у врага, причем победителя. Разве мог настоящий офицер пасть так низко, позабыть о своем звании, должности и дать добровольное согласие на работу, на которую любой нормальный белый американец и в бреду не согласится? Видимо, они позабыли обо всем великом и прекрасном, о том, чего смог добиться наш народ за ничтожно короткое время, они вложили американцам в руки оружие против нас, и те спокойно могли утверждать: «Вон, посмотрите на своих. Даже немецкие офицеры своим поведением доказывают, что немецкий народ утратил свободу». Это были просто подонки, кочевавшие из лагеря в лагерь, когда их страна вела ожесточенные схватки с врагом, плели интриги среди своих же, одним словом, вели себя мерзко. Эти господа еще на поле боя вынашивали предательские планы.

Наконец показалась колонна грузовиков, и можно было приступать к погрузке. Погрузили 15 машин. Ко мне обратился один из конвоиров и попросил, чтобы мы поторопились, иначе им и в лагерь не возвратиться. И охране все это тоже опостылело. А вот шоферня, сплошь негры, те и в голову не брали. Вели себя точно дети, играли в снежки и вообще дурачились напропалую.