Убить Пифагора

Другие исторические персонажи — Дамо, дочь Пифагора, и Феано, его жена. Феано сделала ряд открытий и написала значимые трактаты по математике и медицине. Она занимала важное место в общине Кротона после ухода Пифагора, а после его смерти в течение многих лет играла видную роль в организации. Ее общественное положение было редкостью для греческого общества, которое считало, что роль женщины состоит в том, чтобы заботиться о доме; в этом океане дискриминации пифагорейское братство было островком относительного равенства.

* * *

Семя романа было посажено в 1989 году, причем цели мои были далеки от литературы. Это произошло так:

Мне было семнадцать лет, и я сидел на уроке математики. Я был плохим учеником — с огромным трудом удерживал внимание во время занятий и тем не менее учиться любил. Меня поразили слова учительницы: она уверяла, что во времена Пифагора было известно лишь то, что Пи равняется 3 плюс что-то еще. Пифагорейцы не были уверены даже в первом десятичном. Я знал, что Пи равняется 3,14, и мне показалось странным, что Пифагор, первооткрыватель знаменитой теоремы, не сумел просчитать хотя бы эту пару десятичных знаков. Вскоре я отвлекся от объяснений и начал рисовать геометрические фигуры. Вернувшись домой, продолжал думать о задаче. Мне хотелось получить несколько десятичных знаков Пи, используя математически знания, которыми владел Пифагор, сделать то, чего он не достиг, но мог бы достичь. Мне показалось, что ключ в том, чтобы удвоить стороны квадрата с помощью теоремы Пифагора и сделать это несколько раз: так полученный многоугольник становился бы все более похожим на круг.

У меня ничего не вышло, и все же я чувствовал, что стою на правильном пути, и сохранил листочки с расчетами. В 2003 году после переезда я с удивлением наткнулся на эти листочки, о которых с тех пор не вспоминал. Я решил, что на этот раз не брошу задачу на полпути, и приложил столько усилий, что в конце концов работал над ней мысленно, не делая записей. Когда я закрывал глаза, передо мной появлялись диаграммы, которые я столько раз зарисовывал. Однажды я проснулся на рассвете и, лежа в постели, созерцал тени на потолке, пытаясь мысленно решить задачу. Я сталкивался с одним и тем же препятствием: неуловимой линией, которую никак не удавалось рассчитать. Внезапно как будто яркий свет озарил мои мысли, меня охватило чувство, которое я могу описать на манер древних греков одним словом: «Эврика!» Я возбужденно вскочил с постели и побежал за бумагой и карандашом, боясь, что головоломка развалится. Я все это зарисовал и несколько раз проверил решение… Усилия увенчались успехом, я во всем разобрался.

Я понимал: мое решение не имеет практического применения — есть другие методы расчета Пи, а компьютеры получили уже миллионы десятичных знаков — однако это было мое личное достижение, и во времена Пифагора его можно было бы считать бесценным открытием, которое защищала клятва. Поскольку времена Пифагора остались в далеком прошлом, я просто с любовью сохранил свое маленькое достижение, в уверенности, что оно никогда не выйдет за пределы папки.

Несколько лет спустя, в 2009 году, я закончил некий литературный проект, и в голове у меня вертелись разные идеи, которые привели бы меня к новому роману. Я был полон решимости посвятить ему пару лет, положив в основу исторические факты и документы, поэтому основные элементы должны были по-настоящему захватывать (в биографии Дарвина я прочитал, что в конце своей жизни он горько сожалел о том, что восемь лет посвятил изучению усоногих [40]. Признаться, это меня напугало). И вдруг понял, о чем собираюсь написать, и на следующий день поделился своими идеями с другом:

— Напишу роман о числе Пи. Возможно, свое маленькое открытие добавлю как элемент сюжета.

— Тоска какая! — ответил друг.

В качестве первой оценки будущего проекта его слова звучали не слишком обнадеживающе, но у меня уже имелись другие элементы сюжета, которые, как я надеялся, покажутся более заманчивыми.

— Действие будет разворачиваться во времена Пифагора, и он станет одним из главных героев. Невероятный персонаж!

— Все равно звучит занудно.

Тут я призадумался. Я несколько лет изучал философию, и Пифагор стал одним из моих любимых философов. Ответ друга давал мне понять, что следует быть очень осторожным, тщательно соблюдая баланс между познавательностью и приключениями. Роман мог получиться скучным, если бы я позволил себе увлечься лишь миром Пифагора; если же меня будет преследовать страх показаться занудой и я уберу всю историю и философию, роман получится занимательный, но пустой. Я взялся за первые главы со всеми возможными предосторожностями: друга-скептика попросил быть одним из моих редакторов.