Убитые девушки

Кэлу говорят, что его мать не выпишут до четырех вечера. Поэтому он паркуется у реки и идет пешком от моста вниз по течению. Воздух удушливый, подернутый туманной дымкой. Мухи вьются над самой водой, и даже слабый ветерок не колышет стройных камышей. На обоих берегах царит обычное для середины дня затишье – дети еще в школе. Где-то в отдалении слышится гул скоростного шоссе. В одежде, в которой в Абердиншире Кэлу было комфортно, здесь жарко: он взмок, кожа стала липкой. Его мутит, но это не единственная причина, по которой его рот наполнился слюной, как у собаки.

Присев на корточки у самой воды в тени пешеходного мостика, Кэл погружает в поток руку, позволяет воде омыть запястье, охладить его. Свалка – вот что его ждет. Согласно мобильному приложению, до нее всего несколько сотен метров. Кэлу нужно, необходимо ее увидеть, но идти дальше не хочется; ноги будто приросли к этому умиротворяющему месту. Кэл неохотно поднимается и идет к забору, ограждающему свалку.

Старый арочный вход на площадку сохранился, но ворота на замке. Знаки предупреждают: «Опасно! Не входить!» Прикрыв глаза рукой, Кэл смотрит вверх. Ему приходится напрячь зрение, чтобы различить буквы и прочитать поблекшую надпись: «Компания Гатри. Металлический лом. Продажа и покупка машин». Неужели здесь все это время находилась его любимая сестра? Неужели Дюбуа бросил ее здесь, среди ржавого железа?

Кэл только теперь замечает прикрепленные к забору щиты застройщиков. Земельные участки распроданы. На щитах – представления художника о жилом квартале на реке: квартиры, с балконов которых открывается вид на воду; воображаемые люди, прогуливающиеся под ручку; ребенок на скутере, фонтаны, ландшафтные композиции. Свалку скоро ликвидируют!

Эта мысль возвращает Кэла к воротам. Сжав руками перекладины, он прижимает к ним лицо, всматривается, пытается разглядеть больше, найти ответы хоть на некоторые вопросы. Перед ним несколько пустых клочков земли – отсюда машины уже увезли. Остальные кузова, отслужившие свой срок, пока на месте; над ними громоздятся более новые, с еще не потускневшей краской. Контраст между местом, в котором распрощалась с жизнью Лейла, и этой жуткой свалкой разительный. Здесь нет ни водопада, дарующего прохладу, ни мхов, свисающих с ветвей. Один лишь ржавый, пышущий жаром металл, раскаленный от солнца. Внезапно Кэла обуревает желание вернуться в Абердиншир, прийти к водопаду, уставиться в пенящуюся воду и попытаться разгадать загадку для кого-то еще. Не для себя.

Воспоминания о сестре яростно атакуют его, словно только и ждали момента. Кэл видит, как Марго наливает ему молоко, как отбрасывает волосы назад, подавая стакан, как усаживает его на кухне на барный стул и крутит на нем.

Кэл представляет траву, зеленеющую вокруг тела Марго, прорастающую сквозь ее череп, вплетающуюся в ее волосы. Он вспоминает глаза сестры, их пронзительную голубизну. И ее ссоры с родителями из-за походов с друзьями по барам. Хотя Марго была взрослой, она жила с ними (и с Кэлом!) под одной крышей. Что, если бы она тогда не ушла? Что, если бы осталась?

Кэлу становится дурно, он не может стоять прямо. И еще сильнее прижимает лицо к перекладинам, отделяющим его от свалки, щеки словно приросли к холодному металлу. Еще миг – и он снова Крис, затаившийся на лестничной площадке, прильнувший к стойкам перил и прислушивающийся ко все более гневным голосам внизу.

Удивление вырывается из горла протяжным стоном, ноги слабеют. Кэл не думал, что у него остались воспоминания о себе самом. Опустившись наземь, он прижимает голову к коленям. Ему так хочется выплакать свою боль! И под обжигающим солнцем Кэл наконец разражается слезами.

Глава тридцать шестая

Кэл не застал ее в больнице. Она уже уехала. Его мать так и осталась трудным, несносным человеком.

– Она не захотела дожидаться выписки, – говорит ему медсестра.

Ее стальной взгляд немного смягчается, когда Кэл закатывает глаза и извиняется за мать. Он опять ребенок – опоздавший и без вины виноватый. Ему надо было сразу ехать в больницу, ему следовало это предвидеть. Кэл в горячке бросается к машине, взволнованный и измученный. И мчится по улицам, которые ему кажутся одновременно знакомыми и чужими.

Дверь открывает мать – пугающе прежняя и другая. Ее волосы, пусть и аккуратно уложенные, уже совершенно седы и тоньше, чем были раньше. Как и всегда, ее лицо припудрено, а губы накрашены помадой цвета фуксии, которая немного размазалась по морщинкам вокруг губ. Наклонившись, Кэл обнимает мать. «Интересно, она тоже испытывает неловкость?» Это будет первая ночь за десять лет, проведенная им в доме детства.

Они садятся за кухонный стол. Кэл держит в руках чашку с чаем (в нем слишком много молока), надкусывает одну из галет, что мать выложила на тарелку. И ему становится грустно: это все, что она себе позволяет. Мать получает приличную пенсию, и сбережения у нее имеются, но в доме ничего не поменялось, словно он перенесся в прошлое. Между простотой и замкнутостью очень тонкая грань.