Учительница

Самолеты, кружившие поблизости, заглушали гудки и свист локомотива, сливаясь с голосами пассажиров, но потом опускалась ночь, и разговоры сменялись утомительным копошением, в котором стоны и рыдания превращались в неразборчивую кашу. Звуки ночи тревожили Эльзу больше всего. Они предвещали непрерывную череду мучений, от которых не было спасения. «Вы из Коложвара?» – спросили ее, пытаясь вовлечь в разговор. «Да». Она знала, что из-за семьи Кастнер ответ прозвучал напряженно; «я из Коложвара» звучало иначе, чем «я из Будапешта» или откуда-то еще. Она хотела соврать, но что-то ей помешало; она не спешила объяснять эту правдивость безразличием. Дело не в том, что ей безразлично мнение окружающих. Она не смотрела на них свысока. Просто была не такой, как они. Она не рассчитывала, что почувствует себя как дома, запертая в скотном вагоне вместе с восьмьюдесятью другими людьми, и все же ощущение собственной непохожести на других овладело ею, как никогда прежде, – именно здесь, в ловушке посреди беженцев, которые, как и она, всё побросали в спешке, пустившись в дорогу в гражданской одежде с пришитыми желтыми звездами; именно потому, что она переживала – возможно, впервые в жизни – трагедию, которая постигла не только ее одну, которая не проложила пропасть между ней и остальными, а, наоборот, навязывала язык множества; и даже если в этом языке проскальзывала фальшь, он все равно был пронзительно точен. «Вы из Коложвара?» – «Да». Вместимость поезда ограничена. Кто-то неизбежно занимает чужое место. Кто-то мог занять и ее. Это не означает, что остальные обречены, они просто должны придумать что-то другое; они найдут выход, твердила она себе, – она верила, что найдут, а может, кто-то придет к ним на помощь, ведь в последние месяцы люди перестали рассчитывать на собственные силы. Не мучай себя этой бессмыслицей. Она готова была уступить место кому-то другому. Но не могла или не хотела сказать это своему отцу. Может, он понимал, а может, и нет. Возможно, желал укрепить в ней инстинкт самосохранения. Нельзя заявить человеку, который привел тебя в этот мир, что у тебя больше нет жизненных сил; что все их чаяния, все то, за что люди сражаются, – и сейчас сильнее, чем когда-либо прежде, – твое сердце не то чтобы отвергает, конечно же нет, но особо не жаждет. Отныне ее долг – жить для него, для того, кто вручил ей дар, который сам считал бесценным, кто подарил ей жизнь и во второй раз. Эльзе нужно собраться с силами.

– Чем занимаешься?

– Преподаю французский, – ответила она коротко.

Казалось, от нее ожидали ответного вопроса. Но она молчала; среди пассажиров она выделялась упорным молчанием. Ее не оставляли в покое.

– Едешь одна?

– С мужем.

Ее не спросили, кто остался. Брат в Палестине, иммигрировал до войны. Она не могла без улыбки произнести его имя. Когда она в последний раз слышала о нем?