Уинстон Черчилль

Итак, между 1925 и 1929 годом фокусом внимания и деятельности Черчилля стала внутренняя арена, определение финансовой политики страны. Как мы теперь знаем, советник Болдуина Том Джонс посоветовал шефу предоставить Черчиллю пост, который требовал максимума работоотдачи. Как пишет Р. Дженкинс, «он принял пост министра финансов с таким видом, словно имел опыт Гладстона, Дизраэли, Ллойд Джорджа и Бонар Лоу, относясь к коллегам с таким видом, словно его консервативные убеждения были самоочевидны». Нужно сказать, что многие в данном кабинете консерваторов занимались непривычным делом. Знаток финансов Остин Чемберлен стал министром иностранных дел - сфера, куда раньше он не вторгался. Знаток законов Биркенхед был направлен (подальше от законов) отвечать за процесс эволюции Индии. Лишь Невилль Чемберлен чувствовал себя в своей тарелке, возглавив министерство здравоохранения, и это был растущий политик. И все же, как сказал Г.Асквит, Черчилль “вздымался словно Чимборасо или Эверест над песчаными дюнами кабинета Болдуина”. Невилль Чемберлен выразился следующим образом: “Черчилль - человек огромного порыва и живого воображения, но он поглощен страстью делать нечто потрясающее, за что ему должны ставить памятники”. Консервативная партия выделила после отхода от активной политической деятельности Остина Чемберлена троих лидеров - Болдуина, Невиля Чемберлена и Черчилля. Последний был самым сильным оратором, но не имел за собой организации.

Черчилль стал своеобразной примечательностью Вестминстера - уникальный, странный, одинокий, возбуждающий, поразительно красноречивый, очень увлекающийся, обладатель мирового по охвату мировоззрения и страстный защитник традиционных ценностей - он, по словам Г.Макмиллана, “вносил цвет в серую обыденность политической жизни”. Макмиллан сожалел, что у Черчилля не было своего Босвела, который записывал бы поток его красноречия. “Поразительные мысли были облечены равным образом в поразительные фразеологические обороты. Именно в эти (20-е) годы я впервые был представлен на банкете его мысли, которым я самым щедрым образом наслаждался потом много лет”. Но время цветистого ораторства прошло. Увы. Обыденная речь Болдуина воспринималась естественнее, чем высокопарные инвективы Черчилля. В определенном смысле Черчилль не уловил пульс времени: англичане желали возвращения к добрым старым временам и именно заземленный Болдуин (а не волшебники слова, не политики-футурологи) обещал им это. Болдуин выразил свое мнение о Черчилле так: “Наши люди любят его… Любят слушать его в палате общин, смотреть на него как на звезду. Они поворачиваются в своих креслах с улыбкой предвкушения. Но что до лидерства, в этом они откажут ему при любом стечении обстоятельств”.

Ближайшим другом (и соперником в сфере впечатляющей риторики) был Биркенхед, столь же далекий от пуританизма коллег-министров, как и сам Черчилль. И видимо наиболее близким обоим были идеи, изложенные Биркенхедом перед студентами Университета Глазго в 1923 году. То была знаменитая речь о “блистательных призах”. Отбрасывая серую заземленную повседневность. Биркенхед говорил о доблестях, озарить которых должно стремиться юное поколение: “Мир продолжает вручать блистательные призы тем, кто крепок сердцем и у кого в руках острый меч”. Мир и его волнующая сфера - политика ценят прежде всего славу и геройство. Прав был Дизраэли, когда сказал, что “мы в этом мире для славы”. (Полным контрастом звучало кредо восходящей звезды - Невилля Чемберлена: “Я полагаю, что я могу сделать что-нибудь для улучшения условий менее благополучного класса - а именно для этого и существует политика”. Невилль-последний из Чемберленов имел две задачи в жизни - улучшить долю “менее счастливых классов” и доказать обожавшему его отцу, что неверить в его политическое будущую было ошибкой ). Родители студентов были шокированы презрением Биркенхеда к идеализму в международных отношениях, к роли идеализма в политической жизни. Идеалисты, утверждал перед студентами Биркенхед, сформировали много проповедников и учителей, но не людей дела, не тех практиков, на которых стоит мир. Войны нельзя просто отменить. “Собственный интерес не только может, но и должен быть положен в основу мотивации человеческой деятельности”. Судьба имперской Испании должна служить мрачным уроком того, какая судьба ждет те великие империи, которые предпочли почить на лаврах. Цивилизации не могут быть защищены благостными надеждами, но сильными руками и неколебимыми сердцами. Увы, на дворе стоял другой век, и Черчилль не хуже других знал, что политика “реакции”и пренебрежения к социальным проблемам уже невозможна. Атмосферу создавал Болдуин, идеи давал Невилль Чемберлен.