Уинстон Черчилль

Даже ближайшие друзья усомнились в верности текущего курса. Бивербрук, который не был ни трусом, ни предателем, считал, что наступило время подумать о переговорах со столь удачливым противником, добиться достойных условий мирного соглашения, удалиться в пределы Британской империи, вооружиться до зубов, оставить континентальную Европу ее собственной участи и, полагаясь на собственные силы, готовиться к финальной схватке. Бивербрук отошел от отстаивания этой позиции только после того как Черчилль назначил его министром авиационной промышленности- конкретные дела отвлекали от стратегии. Более могущественным сторонником идеи не исключать возможности договориться с немцами был Галифакс, чье влияние в консервативной партии было исключительным и который был влиятельнейшим членом узкого военного кабинета.

20 мая Черчилль написал Рузвельту: “Если наше правительство будет свергнуто и другие политики придут к власти, единственным препятствием между вами и Германией будет британский флот”.

Неправильно было бы думать, что Черчилль стоял в героическом меньшинстве. Английский народ все более воспринимал Черчилля как выразителя национальной точки зрения. Дальтон пишет в эти дни (обсуждая слова Черчилля “мы должны исключить для себя переговоры и продолжать сражаться”): “Это человек, единственный человек, которого мы имеем в эти дни”. И наверно неправда думать, что Черчилль стоял только в героической позе. Колвил встречал его 17 мая в аэропорту по возвращении из Парижа, где он вел переговоры с французским правительством: «Уинстон полон боевой энергии, он расцветает в кризисе». Но уже 21 мая: «Я никогда не видел Уинстона в такой депрессии…» Однажды он исчез на целый день в Чартвеле и сидел весь день молча над прудом, подкармливая своих черных лебедей. Но это был лишь эпизод, страна видела человека, полного решимости. И он был прирожденным лидером, власть его не тяготила, она поднимала его. Он любил власть, ему нравилось определять направление событий.

Стремясь предотвратить выступление Италии в войну на стороне Германии, Черчилль написал 16 мая 1940 г. письмо Муссолини. В нем он вспоминал их встречу в 1927 г. и задавал вопрос: “Не следует ли остановить реку крови, текущую между британским и итальянским народами? Я никогда не был врагом Италии. В то же время, что бы ни случилось на континенте, Англия пойдет до конца и нам все в большей степени будут помогать Соединенные Штаты”. Черчилль призывал Муссолини не начинать действий против Франции. Ответ поступил 18 мая и его единственным достоинством была откровенность: “Не уходя слишком далеко в историю, я напомню вам об инициативе, предпринятой а 1935 г. вашим правительством, чтобы организовать в Женеве санкции против Италии, когда она пыталась найти для себя небольшое место под африканским солнцем. Именно честь, заставляющая следовать данному слову, привела ваше правительство к решению объявить войну Германии. То же чувство уважения к итало-германскому договору руководит итальянской политикой”. С этого момента Черчиллю стало ясно, что Муссолини непременно вступит в войну.

Уже через несколько дней Черчилль слушал выступление по радио Рузвельта, посвященное вступлению в войну Италии: “Рука, которая держала кинжал, нанесла удар в спину своего соседа”. Ночью этого дня Черчилль написал Рузвельту: “Мы все слушали ваши слова и они укрепили нашу решимость. Обещание материальной помощи Соединенных Штатов, которая будет сказана союзникам в их борьбе, воодушевляет нас в этой черный, но не безнадежный час”.

Вечером в субботу 25 мая командующий британским экспедиционным корпусом генерал Горт пришел к выводу, что военный план Вейгана мертв. Более того, немцы отрезали первую армию французов от английских дивизий и прижали их к морю. Может быть Черчилль и бывал периодически груб с подчиненными, но с Рузвельтом и руководством французов он был самим обаянием. Он видел падение духа французских генералов, но не хотел, чтобы в душе у них остался рубец неприязни к англичанам. 26 мая он пишет кабинету: «Важно, чтобы у французов не было обид на нас, чтобы у них не было чувства, что мы оставили их». 31 мая в Париже он говорит на своем далеком от совершенства французском, что пойдет с французами «bras dessus, bras dessous» - рука в руке. И все же это была мрачная встреча. Лорд Исмей пишет как его поразил старческий вид Петэна, снявшего униформу. Трудно было поверить, что это герой Вердена. Рейно еще аплодировал оде стойкости, произнесенной Черчиллем, обещавшего, что «волю английского народа не сломить, мы будем сражаться до горького конца», но слова французского премьера, как отметил британский посол, «шли уже от головы, а не от сердца».