Уинстон Черчилль

Между 27 мая и 1 июня 335 тысяч англичан у Дюнкерка переплывали Ла-Манш. Бросив вооружение не менее 224 тысяч - основа британской армии - возвратились на остров. Без них нельзя было и думать об отражении германского вторжения. У Черчилля был соблазн представить происшедшее как победу. Но он предолел его. «Войны не выигрываются эвакуациями» - сказал он в палате общин 4 июня. И теперь он мог призывать Рейно продолжать борьбу.

Военное положение к концу июня стало хуже, чем когда-либо в посленаполеоновский период. Бельгийский король попросил о перемирии, большинство британских войск на континенте располагались в песках Дюнкерка. Противовоздушная оборона Англии напряглась до предела. В один из прекрасных уик-эндов лорд Галифакс, сидя на террасе своего дома, обозревая непередоваемо живописную долину Йорк, пришел к выводу, что его человеческой задачей является сохранить то, что он любит - дивный ландшафт, иерархически правильно выстроенное общество, свободу от насилия или вульгарного окостенения. Следует начать переговоры о мире. Даже в случае поражения Британия будет не менее свободна, чем Испания Франко. Ее отделяет от Гитлера Ла-Манш не менее надежно, чем испанцев Пиренеи. Ничего подобного не могло прийти в голову Черчиллю.

Между 27 и 30 числами мая кабинет обсуждал эту страшную тему: способность сражаться в одиночестве. Галифакс убеждал, что целью является не крушение Германии, а сохранение независимости и цельности Британии. Черчилль увел Галифакса в сад, но не примирение, а ожесточение вышло на поверхность. Галифакс не исключал для себя обращения к Муссолини как посреднику. Сухие строки протокола заседания правительства говорят: «Премьер-министр сказал, что удручен бессмысленностью предлагаемого обращения к синьеру Муссолини, которое тот определенно отвергнет с презрением». Что касается посредничества Рузвельта, то «действия в этом направлении преждевременны. Если мы отважно выступим против Германии, то вызовем уважение и восхищение; но жалкая унизительная просьба, прозвучавшая сейчас, способна произвести самый нежелательный эффект».

Перед лицом Галифакса и Чемберлена Черчилль сделал шаг, который спас честь Британии - он созвал не узкий состав военного кабинета, а полный состав совета министров, двадцать пять человек. На закрытых заседаниях военного кабинета министр иностранных дел Галифакс выступал за уступки Италии (с чем соглашались французы), чтобы стимулировать Муссолини выступить с мирной инициативой.

Речь Черчилля достойна цитирования: “Я долго думал в эти дни, не является ли моей обязанностью вступит в переговоры с Этим Человеком. Но бессмысленно думать, что мы можем получить больше того, что получим сражаясь. Немцы потребуют наш флот - они назовут это “разоружением” - наши морские базы и многое другое. Мы станем государством рабов с марионеточным прогитлеровским режимом… И чем мы станем в конце всего этого?” В заключение он сказал: “И я убежден, что каждый из вас вскочил бы со своего места и разорвал бы меня на клочья, если бы я хоть на секунду подумал о переговорах и сдаче. Если уж долгая история нашего острова подходит к концу, пусть этот конец наступит тогда, когда каждый из нас будет дымиться в собственной крови”. Хладнокровные, критичные, выдержанные англичане сорвались со своих мест. Это был конец политики умиротворения. Триумф Черчилля наступил после слов премьера о том, что «что бы ни случилось у Дюнкерка, мы будем продолжать сражаться». Это была высшая точка судьбы Черчилля. Большинство членов кабинета вскочило со своих мест и бросилось к вождю. Отныне не могло быть сомнения: Британия не встанет на колени, бритт не будет рабом.

Хью Далтон наиболее полным образом описывает этот роковой эпизод новейшей истории Британии так: «Бессмысленно думать, что если бы мы заключили мир, мы получили бы лучшие условия заключения мира. Немцы потребовали бы наш флот и наши военно-морские базы и многое другое - они назвали бы это «разоружением». Мы стали бы государством рабов, даже если бы Гитлер сохранил марионеточное правительство во главе, скажем, с Мосли или кем-то другим. Ведь, все же, у нас еще были огромные ресурсы и возможности. И поэтому он (Черчилль) сказал: «Мы будем продолжать сражаться до конца здесь или в другом месте, и если наша долгая история подойдет к концу, то это произойдет не потому, что мы сдадимся… Если долгая история нашего острова подойдет к концу, пусть это случится только тогда, когда мы будем дымиться в собственной крови». Ллойд Джордж (консервативный либерал), Леопольд Эмери (старинный противник Черчилля) и социалист Хью Дальтон встали первыми.

Тот, кто не учит великие уроки истории, обречен на прозябание и распад и ничто не успокоит нечистую совесть.