Уинстон Черчилль

Черчилль сумел убедить слушающих, что, если Британия и терпит периодически поражения, то свою последнюю битву она выиграет всегда. Даже Чемберлен теперь считал, что необходимо убедить Рейно сражаться. Галифакс призывал прямо обратиться к Рузвельту с просьбой о помощи. Черчилль не согласился: ”Это преждевременно. Если мы займем смелую позицию против Германии, это вызовет их восхищение и уважение, но если мы, унижаясь, попросим их о помощи в текущий момент, это даст наихудший результат”. Рейно получил телеграмму, что время для переговоров с Муссолини еще не наступило. Личный секретарь Джон Мартин записал: “О Питте говорили, что после общения с ним каждый чувствовал себя более смелым; не менее справедливым было бы сказать это же о Черчилле”. Леопольд Эмери: “Он - настоящий военный вождь и служить под его началом - стоящее дело”. Но Галифакс едва переносил эту агонию: “Я никогда не встречал человека с более беспорядочным мышлением. Я прихожу к мысли, что его мыслительный процесс зависит исключительно от устной речи. И поскольку это противоположно моему образу действий, это меня раздражает”. В стане консерваторов говорили, что “мудрые старые слоны должны остановить слона-грубияна”. Как бы в ответ все министры и высшие государственные служащие получили 29 мая личное письмо премьер-министра с просьбой держать высоко мораль. “Что бы ни произошло на континенте, мы не можем усомниться в нашем долге”.

За несколько дней до этого, 25 мая Гитлер совещался с Рунштедтом (записал Блюментрит): “Гитлер высказал свое мнение, что война будет закончена в шесть недель. После этого ему бы хотелось заключить разумный мир с Францией. И тогда была бы открыта дорога для соглашения с Англией… Англия может получить сепаратный мир в любое время после возвращения германских колоний”. В последние дни июня и в начале июля Гитлер твердо верил в возможность договоренности с Британией. 1 июля 1940 года фюрер сказал новому итальянскому послу Дино Альфиери, что “не может себе представить, чтобы кто-либо в Англии всерьез верил в победу” Но на следующий день он отдал приказ: “При наличии определенных предпосылок, важнейшей из которых является превосходство в воздухе, может встать вопрос о высадке в Англии.”

В черный для Британии час Черчилль постарался найти возможность обратиться и к потенциальному восточному союзнику. 25 июня 1940 г. он написал письмо Сталину, в котором постарался по-своему оценить события прошедшего августа, в течение которого Советский Союз подписал пакт с Германией, а Британия стала официальным врагом Германии. “С этого времени возник новый фактор… нужно, чтобы обе стороны восстановили свои прежние контакты и, если это необходимо, мы готовы консультироваться друг с другом в отношении тех событий в Европе, которые интересуют нас обоих”. Новый посол Великобритании в Москве сэр Стаффорд Крипс, человек впечатляющей внешности и твердых (скорее леволейбористских) убеждений, был принят Сталиным, но ответа на послание Черчилля пока не последовало.

4 июня 1940 г. Черчилль произнес в палате общин самые знаменитые слова своей продолжительной политической жизни. В отличие от относительно краткого выступления 26 мая эта речь длилась 34 минуты, она была только что создана премьером - никто не может сказать, когда он нашел для этого время. Интеллектуальная битва с Галифаксом едва закончилась и теперь Черчилль говорил не в душной прокуренной комнате, а на всю продуваемую океанскими ветрами Англию, на весь замерший в ожидании финала европейских событий мир. «Даже если значительные части Европы и многие старые и знаменитые государства падут или будут в шаге от падения в руки гестапо и всего отвратительного аппарата нацистского правления, мы не поколеблемся и не падем ниц. Мы будем продолжать войну до конца. Мы будем сражаться во Франции, мы будем сражаться на морях и океанах, мы будем сражаться с растущей уверенностью и увеличивающейся мощью в воздухе, мы будем защищать наш остров, чего бы нам это ни стоило. Мы будем сражаться на пляжах, мы будем сражаться в местах высадки, мы будем сражаться в полях и на улицах, мы будем сражаться в холмах; мы никогда не сдадимся, и даже если, во что я ни на секунду не поверю, наш остров или большая его часть, погибая, попадет в руки врага, тогда наша Империя за морями, вооруженная и охраняемая Британским флотом будет продолжать борьбу до тех пор, пока, в милостивый господний час, Новый мир со всей своей мощью не выступит на освобождение Старого».

Ради этих слов он прожил свою жизнь - он ободрил и придал мужество нуждающейся в нем стране. Как греческий хор, обозначающий голос судьбы в великой трагедии. Этот словесный катарсис давал необходимое вдохновение нации. Тот, кто слышал эти слова в роковой час, уже не мог их забыть. Один из членов парламента написал Черчиллю: «Эта речь - на тысячу лет и она стоит тысячи пушек».