Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965

Есть у Черчилля и свои отличительные особенности, как у историка. Например, он опирается на устаревшие викторианские источники, не учитывая достижений последних десятилетий в психологии, социологии и экономике. Сам Черчилль указывал, что хотел осовременить повествование, учтя социальные и политические изменения, которые оказали влияние на нынешнюю эпоху[268]. Но следуя своей цели увязать прошлое и настоящее, он оперирует представлениями, которые сформировались у него во время изучения истории в Хэрроу и Бангалоре в конце XIX столетия

[269]. Для него характерно выдержанное, с присущим виктори-анству стоицизмом описание важнейших исторических событий. Он придерживается идущей еще со времен Плутарха (46-127) и его «Сравнительных жизнеописаний» системы ценностей, в которой ключевое место занимают такие понятия, как честь, слава, борьба, достоинство и великодушие. «Все великое просто, и многое может быть выражено всего одним словом: свобода, справедливость, честь, долг, милосердие, надежда», — заметил он в одном из своих выступлений в мае 1947 года[270]

. Специалисты журят его за то, что в середине XX века он написал книгу, структура и положения которой уходят в XVIII столетие[271].

Второе, что отличает Черчилля-историка, он не обольщался насчет человеческой природы. В самом начале своего произведения, описывая древние времена, он рассказывает, как во время раскопок в деревне Сванскомб, графство Кент, в 1935–1936 и 1955 году были обнаружены три фрагмента человеческого черепа (предположительно молодой женщины), возраст которых был не менее четверти миллиона лет. Замечая, что биологи находят в найденных фрагментах важные отличия от строения черепа современного человека, Черчилль добавляет: «Нет никаких оснований полагать, что этот далекий палеолитический предок не был способен на все те преступления и глупости, которые во все времена ассоциировались с человеческим родом»[272].

Черчилль был и остается моралистом. Он разделяет добро и зло, а также верит в суд истории. В этом отношении он не соглашался с некоторыми специалистами, считающими, что историки не имеют права давать оценки. Черчилль полагал, что именно они и могут высказывать свое мнение, в отличие от современников, которые не располагают всем набором данных для составления объективных суждений о своей эпохе и личностях, что в ней живут. И в этом случае история рассматривалась потомком герцога Мальборо не только как муза, но и как судья.

По мнению профессора Вайдхорна, еще одной особенностью Черчилля-историка является приверженность телеологическому, или целенаправленному подходу. Какое бы событие ни описывал автор, он всегда четко знает, что будет дальше, и к этому подводит своих читателей. При этом, что бы ни случилось, все идет на пользу — на развитие общества, становление государственности, укрепление свобод. И неважно, рассматривается ли правление мудрого монарха или погрязшего в коррупции и бесчинствах суверена, описывается ли мирное процветание или междоусобица гражданской войны, глобальный итог у Черчилля всегда один — поступательное движение вперед[273]. Неслучайно предпоследней фразой, которой завершается тетралогия, является: «Будущее непостижимо, но прошлое должно вселять в нас надежду». Можно привести и другие примеры, подтверждающие эту мысль: фрагмент, повествующий о первой половине XVI столетия, когда открытие богатств Нового Света изменило баланс на рынках Старого. Результатом этих изменений стало несколько инфляционных волн, сравнимых, по словам Черчилля, с «обесцениванием денег в XX веке». Описывая мрачную картину обнищания населения, «испытывавшего много лишений и трудностей», автор добавляет светлые краски: «в целом благосостояние росло, и в итоге перемены шли на пользу всем классам». Или, например, другой пассаж: «Тем, кто страдает от деспотизма, его бремя кажется бесконечным, но на самом деле тяжелые годы — лишь короткий миг в вечности. Как каждая весна оживляет обработанную землю и вознаграждает верных и терпеливых землевладельцев, так и в человеческом сердце возрождаются надежды на лучшее даже среди самого беспросветного отчаяния»[274].

Казалось бы, достаточно высказываний для понимания мировоззрения автора. Но когда имеешь дело с Черчиллем, не следует забывать, что по своей природе он был практиком. И его искушенность на ниве государственного управления оказывала не меньше влияния, чем кабинетные штудии отдаленных во времени событий. Выводы, к которым пришел Черчилль, опираясь на свой многолетний опыт политической деятельности, позволяют представить более сложное миропонимание нашего героя. Он слишком много боролся с тьмой, чтобы не понимать, что от исхода некоторых битв зависит будущее следующих поколений: жить ли им свободными или находиться в рабстве, вкушать ли плоды научно-технического прогресса или прозябать в болоте стагнации, наслаждаться ли процветанием или влачить жалкое существование.