Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965

Представляя собой крайнее напряжение, запал революции не пылает долго. «За периодом напряженных усилий с неизбежностью следует период истощения и беспорядка», — констатирует Черчилль. Со временем анархия тоже проходит, и ее сменяет реакция. Маятник истории начинает движение в обратную сторону. Распространяются консервативные тенденции, возвращаются отвергнутые институты, восстанавливаются отброшенные правила. К власти приходят середнячки, которые сосредотачивают свои усилия на «непреклонной защите системы». Они «не отличаются гибкостью мышления и не способны к восприятию изменений», происходящих в обществе. Они не в состоянии «исправить перекосы в экономике», вызванные бурными событиями, и «решить новые проблемы, вставшие на повестке дня в связи с прогрессом»[280].

Четвертый момент, отличавший исторический метод Черчилля, связан с его следованием виговским традициям, согласно которым британская история представляет собой романтичное и оптимистичное повествование о борьбе за права и свободу. По мнению автора, эта борьба сосредоточена в крови и генах британцев, «светлым лучом проходя через всю английскую историю»[281]

. В приверженности этой традиции обнаруживается пересечение с рассматриваемой выше верностью правящему классу. Ведь согласно интерпретации вигов, свободу гарантировали и распространяли аристократы. На самом же деле, если британскую историю и рассматривать с точки зрения борьбы за права и свободу, то последние были не завоеваны правящей элитой, а наоборот — отвоеваны у нее нетитулованной массой[282].

Оставаясь верным представителем и защитником своего класса, Черчилль, тем не менее, не мог не признать наличие социального конфликта, уходящего корнями в далекое прошлое. На страницах первого тома он цитирует слова из «популярной баллады»:

Когда Адам пахал, а Ева пряла,

Кто дворянином был тогда?

В своих пояснениях он сообщает, что «для XIV века этот вопрос был в новинку, да и во все прочие времена он оставался неудобным для знати». В следующем томе Черчилль приводит определение Томаса Мора, указывающего, что правительство является «заговором богатых, которые обеспечивают удобства для себя под названием общего блага». Наибольшее освещение борьба за повышение социального уровня населения, основная часть которого жила за гранью нищеты, получает в последнем томе. В основном, повышение интереса к этой теме объясняется не изменением авторских взглядов, а более активными волнениями в этой сфере в XIX столетии. Если в XVIII веке «смуты длились недолго», а большинство бедняков «были склонны винить в своих неудачах скорее природу, чем экономическую или политическую систему», то после победы над Наполеоном общественное настроение изменилось. Член правительства Джордж Каннинг (1770–1827) признавал, что «мы стоим на грани большой войны между собственностью и населением», а будущий премьер-министр Бенджамин Дизраэли отметился публикацией романа «Сибилла, или Две нации», в котором шла речь о Британии богатых и Британии бедных. В Викторианскую эпоху все чаще стали звучать обвинения в адрес крупных помещиков, использующих влияние для «отстаивания своих интересов в ущерб остальному обществу»[283].

Виговские традиции, зародившиеся в XIX веке, в этом же веке и остались. Следующее столетие, стремительным потоком понесшим человечество одновременно на вершины новых достижений научно-технического прогресса и в пропасть военных трагедий, тоталитарных бесчинств, расовых и классовых истреблений, продемонстрировало отсталость этого подхода и его несоответствие суровой правде жизни, новой жизни. Во времена, когда каждый день расширяет представление человека о понятиях добра и зла, история стала таить в себе не только секреты для понимания настоящего и предсказания будущего, она также превратилась в средство утешения от ужасов первого и страха перед вторым. Свое укрытие в прошлом нашли многие историки первой половины XX столетия. В том числе и Черчилль. Как отмечает журналист Питер Райт, «Мировой кризис», помимо откровенной защиты собственных решений, содержит также разочарование произошедшими с момента окончания Викторианской эпохи метаморфозами[284]. Еще больше это разочарование проявляется в следующих произведениях британского политика — мемуарах «Мои ранние годы» и объемной биографии Мальборо.