Уинстон Черчилль. Против течения. Оратор. Историк. Публицист. 1929-1939

Второй вывод связан уже не только с 1930-ми годами, но и со следующим десятилетием. Глубокое погружение в исторические перипетии конца XVII — начала XVIII столетия привело Черчилля к стойкому убеждению, что, как бы враждебно ни складывались обстоятельства, насколько сильным ни был бы враг и какими бы призрачными ни казались шансы на успех, — никогда нельзя ради жалкого мира жертвовать свободой и независимостью. На примере решения Людовика XIV продолжить летом 1709 года войну, несмотря на достославные победы противника и обессиленную неудачами последних лет собственную армию, Черчилль показывает «триумф упорства и непоколебимости перед врагом». Если какую мораль и можно извлечь, то она сводится к двум словам: «Продолжать бой»[1325].

Апология, образование… У «Мальборо» была еще одна грань. Она не была новой и в определенной степени ее также можно найти в «Мировом кризисе». Этот пласт — терапия, когда человек, переживая критические моменты своей жизни, где имела место несправедливость, получает шанс создать новую реальность, обличив виновных и сняв обвинения с невинных. Но в этот раз терапия состояла в более глубоком и более действенном механизме устранения одной из причин стрессов, депрессий, неврозов и прочих негативных психических состояний. Речь идет о том, что выдающийся психолог Леон Фестингер (1919–1989) назвал когнитивным диссонансом, когда человеческие когниции (эмпирические знания, установки, убеждения) вступают в противоречие друг с другом. Человеческий мозг очень изобретателен в преодолении этого разрушительного для психики явления и очень хитроумен в обретении душевного спокойствия. Метод, который нашел для себя Черчилль с компетентной руки Манфреда Вайдхорна, стал известен как «гармония интересов»[1326].

Для того чтобы объяснить, что понимается под «гармонией интересов», рассмотрим сначала, как Черчилль определяет успешность политиков. «Наиболее успешными государственными деятелями являются те, кто знает, как своими действиями или бездействием совместить личный интерес и правильные цели», — объяснят ОН[1327]

. При этом под «правильными», он понимает цели, гарантирующие успех и процветание страны. Например, для Мальборо — желание обеспечить Англии первое место в Европе было основным. Далее шло превосходство собственной семьи. При этом «он не видел причин, почему эти два процесса не могут слиться воедино». «Мальборо стремился к благополучию Англии, потомства и себя», — обобщает автор и дальше делает важное пояснение: «Ни одна из этих целей не может быть рассмотрена без отрыва от других, и одна из составляющих его гения заключалась в том, что все эти цели находились в постоянной гармонии»[1328].

Как и во множестве других эпизодов, Черчилль описывал на примере своего предка то, что воплощал в собственной жизни. «Гармония интересов» была его личной программой действий с самого начала политической карьеры. Уже с первых лет заседаний в парламенте в 1900-х годах эта особенность не смогла скрыться от взгляда проницательных журналистов. Один из них, Эдвард Гарольд Бегби (1871–1929), писал в далеком 1905 году: «Мистер Черчилль амбициозный политик. Планируя свое будущее, он одинаково озабочен как процветанием мистера Черчилля, так и успехами Британской империи»[1329].

Подобная «гармония интересов» может показаться несколько банальной. Но это еще не самое страшное. В конце концов, для Черчилля она работала, и степень ее усложненности не столь принципиальна. Иначе обстоит дело с другим, более опасным звеном в цепи этой теории. На какие не только добродетельные, но и разрушительные поступки способен человек, если уверует в то, что его интересы и интересы государства совпадают и что, поступая на благо себе, он увеличивает благосостояние своей страны? Черчилль дает ответ и на этот вопрос. Он признает, что приобретение и использование власти в «достойных целях» относится к «одним из самых благородных человеческих устремлений»[1330]

. Люди власти не отличаются альтруизмом. Более того, «разумная забота о собственных интересах не является пороком». Другое дело, когда удовлетворение «личных потребностей приобретает рабскую и беспощадную форму» или когда «оно перевешивает все остальные» стремления[1331]. Но тем и определяется величие личности, что, оказавшись на Олимпе, она способна принести в жертву свои персональные желания[1332].

Постулируемая Черчиллем идея фактически сводится к тому, что, поднимаясь на определенный уровень, человек потому и достигает вершины, что становится выше привязанностей личного характера и интересов эгоистичной направленности. По сути, он воскрешает практику pluralis majestatis ^{71}  с ее отказом от личного и слиянием с представляемой организацией, социумом или даже страной. Последнее подчеркивается в том числе и формой обращения с заменой местоимения первого лица единственного числа на множественное. Царь, король, султан, понтифик — никогда не говорят «я», только — «мы».