Украденное имя (СИ)

Никогда не было богини-убийцы с чёрными ласковыми глазами, с круглым нежным лицом, богини в красно- золотом одеянии, дарящей в смерти - жизнь.

Когда он увидел живую богиню, бесстрастно взиравшую на людей с золотых носилок, то внезапно пронзило понимание: да, такой богине можно молиться. Она услышит. Она, может быть, подаст знак. Она - поймёт.

Живая богиня обитала в храме. Она почти не ходила по земле, - было кому носить на руках, - но она ела и пила, она могла говорить и носить одежду. Не только красно-золотую.

Увидеть её в окне - означало замереть в благоговении и навсегда унести в душе чёрный ласковый взор.

Он знал, что богиня больна. Об этом ходили слухи, жрецы старались опровергать, - они не хотели искать новую богиню, не хотели свары за власть, им нужны были годы мира, хотя бы ещё пара лет, хотя бы ещё пять, чтобы вырастить замену. Нужную им замену.

Её смерть означала бы войну. Он не хотел, намеренно не хотел вдумываться, разбираться - кого с кем, какое отношение будут иметь к делу известные ему люди и нелюди. Ему было достаточно знать, что богиня больна, - чтобы сжалось сердце. Чтобы острая, растерянная жалость застучала в висках.

Он не хотел, чтобы чёрный взгляд угас. Чтобы цветы, которые она носила на голове, однажды закрыли её всю, а потом их вместе с нею пожрало бы погребальное пламя, словно родившись из её одеяния.

Он пришёл в день, когда её провезли по улицам на колеснице, в которую были впряжены два оскаленных зверя с мягкими лапами. Два чёрных хищника, так похожих на него самого в зверином облике. Она ехала неподвижно, а жрец правил колесницей, - узкоглазый, смуглый, коренастый, страшный в своём могуществе... и полный страха перед тем, что богиня умрёт. Мягкие лапы оставляли в пыли следы, и было видно, что у зверей есть когти.

Он пришёл ночью, когда дневная жара и духота покорно отступили перед мраком.

Он приходил каждую ночь и тихо сидел рядом со спящей богиней, держа в руках хрупкие, почти детские пальцы.

Он мысленно говорил с ней, рассказывал сказки и быль, от его голоса терзающая боль отступала, и приходил мир. Ненадолго.

В какой-то миг даже он усомнился в том, что сумеет победить болезнь.

Днём он слушал, что говорят жрецы. И когда они сказали, что богине лучше, - он понял: всё. Больше приходить не нужно.

На следующий день был праздник.

Её принесли на площадь, к толпе народа, и было не пробиться, чтобы припасть к её ногам. Те, кому доставалось коснуться края её одежды, уходили в слезах счастья.

В её тонких пальцах был цветок. Пушистый, жёлтый, солнечный, с множеством больших лепестков. Иногда она отрывала лепесток и давала кому-то. Редко.

Он понимал, что это последняя встреча. Что её может не быть. Что он может не протолкнуться сквозь толпу - до того, как её унесут обратно в храм. Что чёрный ласковый взгляд достанется другому. Другим.

Он шёл вместе с толпой. Не было смысла притворяться, - здесь все были такими же черноволосыми, разве что низкорослыми, и толпа была занята - собой, праздником, богиней. Он не прятался. Просто шёл, положившись на судьбу. Если повезёт - значит, повезёт. А нет...

В какой-то момент - или на какой-то миг - он поверил, что она богиня. И доверился судьбе. Просто доверился, как тому, кто не предаст. Или - тому, кто если и накажет, то справедливо. И если нет - значит, этого не должно быть. Кто знает, почему.

Он дошёл, когда солнце стояло в зените, когда было нечем дышать. Перед ним ещё суетился народ, припадая к её ногам, кланяясь.

Она была в своём красно-золотом одеянии. Она была богиней, - обычный человек давно бы испёкся в нём, а она сидела, и чёрные ласковые всевидящие глаза замечали каждого.

В её пальцах был жёлтый цветок, который давно уже перестал быть пушистым. Возможно, он был уже далеко не первым. Скорее всего.

На нём оставался только один лепесток.

Он встрепенулся - и замер, когда его встретили глаза богини.

Он так и не понял, узнала ли она того, кто приходил по ночам и уходил с рассветом.

Он просто смотрел в её глаза, и время исчезло, была только родная, знакомая до боли, до горькой тоски чернота огромного мира, в котором горели звёзды. Мира, о котором она знала так же хорошо, как и он.

И тонкие пальцы протянули ему лепесток - до того, как он поклонился.

Он забыл, что нужно поклониться.

Он не знал, сколько пронеслось над головой мгновений. Никто не торопил, никто не смел сказать ни слова.

Он взял лепесток, бережно коснулся его губами - и не помнил, как отступил, как толпа затёрла его, как он выбрался с площади.

Войны не было.

Когда он вернулся, то никак не мог заставить себя смотреть в глаза Тариэль. Другие глаза. Его вдруг резануло, что в них нет тепла...

***