Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

Так же, в соответствии с русским пониманием поля — степи, это ещё и мир, находящийся на границе жизни и смерти: как реальной («работа» Сечи — это война), так и метафизической, включающей в себя много нюансов. Не­даром в восприятии жителями Диканьки запорожцев про­скальзывает отношение к ним как к людям необычным, колдунам, то есть связанным с «тем светом». Так видится запорожский мир из украинского «дома». Но Сечь и сама — арена духовной борьбы [230], где испытывается душа человека, где ему предстоит делать нелёгкий выбор между служени­ем духовным идеалам и погоней за наживой, праздностью, мирскими удовольствиями — призрачными дарами «кня­зя мира сего», ведущими в конце концов к смерти духовной и физической.

Особой заострённости этой духовной борьбы, как и борьбы жизни со смертью вообще, способствует то, что мир Сечи уже как бы вынесен за пределы границ света «этого». Запорожье — это ещё и за-порожье,

где под поро­гамиможно понимать не только реальные геологические объекты, но и границу «этого» и «того» света. И здесь тоже, как и в понимании поля — степи, обнаруживается парал­лель со «Словом о полку Игореве»: «О Русская земля! уже за холмом ты!» [231]

. Русь осталась «дома», по ту сторону «хол­ма», а по эту русичей ждёт кровавый «пир», славная, но — смерть.

Но подобная метафизика имела под собой вполне зем­ное происхождение: жизнь в «степи» и непрерывная война делали грань между бытием и небытием почти незаметной и легко преодолимой. К тому же проблема духовной брани к самому Запорожью имеет опосредованное отношение. Сечь выполняет иллюстративные функции: Гоголь ис­пользует её как модель, как зримый пример той великой «брани», которая свершается в мире с самого начала чело­веческой истории. И поэтому, говоря о пространственных образах, этот аспект запорожского мира можно оставить за скобками. Иное дело — его существование как мира «другого» по отношению к малороссийскому, о чём упоми­налось выше.

«Степь» стала «Новороссией» — и запорожский мир- антипод просто не мог не исчезнуть, либо растворившись на «Украине» (пойдя по пути бывшего запорожца Пацюка), либо переместившись на новые границы, в новую «степь», за новые «пороги» и «холмы». Но и в этом случае его ждала трансформация, как это произошло и с другими подобными «мирами»: казачьими Доном, Волгой, Яиком. «Домашний мир» (олицетворённый Россией) расширял­ся, и географическое, политическое, смысловое расстоя­ние между ним и этими мирами размывалось и исчезало, теряя черты своего, но другого

и теперь уже полностью ста­новясь своим.И если уж продолжать аналогию (разуме­ется, условную), то Малороссия-Украина, в лице Вакулы как представителя «домашнего мира» Диканьки, к исчез­новению запорожского «другого» мира приложила уси­лия не меньшие, чем Петербург в лице Екатерины II и зна­менитого Г. А. Потёмкина.

Но вернёмся к прямому, политико-географическому пониманию Гоголем пространства Малороссии. Если уж у Запорожья можно различить черты очень близкого, сво­его, но другого

мира, то что уж говорить о землях, лежа­щих на запад от тех мест, где творилась казачья история. Их очертания, с одной стороны, носят весьма расплывча­тый характер, но с другой — их образ довольно конкретен: это уже чужоймир. Даже само Правобережье видится Го­голю, человеку первой половины XIX века (причём в обе­их своих ипостасях — и как малороссу, и как россиянину), как «Польша». А между тем именно Правобережье близко ему по семейной истории (реальной или полулегендарной, в данном случае не столь важно) [232]. Волынский город Дубно (древнерусский Дубен), который осаждают казаки в «Тара­се Бульбе», — это уже вполне та самая Польша с готиче­скими костёлами, польским рыцарством и католическими монахами, где нет и следа «своих», будь то казак или пра­вославный русский человек вообще.

А вот как Гоголь описывал это пространство в «Страш­ной мести». «Далеко от Украинского края, проехавши Поль­шу, минуя и многолюдный город Лемберг, идут рядами высоковерхие горы» — набрасывает он ментальную карту той земли, которую мы ныне понимаем как «Украину» [233]. Горы эти — Карпаты, Лемберг — это главный город древ­ней Галицкой земли Львов. Давая ему нерусское название (а историческое название Гоголь, несомненно, знал и даже одно время планировал посетить город), он как бы подчёр­кивает «не-свой», «чужой» характер этой земли. Уж если Правобережье названо им «Польшей», то что уж говорить о том, что находится за ним. И живёт там, в Галиции, осо­бый, «галичский», народ. Такой же особый, как и венгер­ский, от которого отделяют его тёмные Карпаты.