Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

Участники организации, а это были в основном пред­ставители дворянской молодёжи Левобережья, своей главной целью считали создание независимой Украины. Хотя одновременно они выступали и за создание союза славянских республик (одной из которых и должна была стать Украина) — отчасти искренне, отчасти для маски­ровки своих сепаратистских целей. Впрочем, понимание ими «Украины» было нечётким. С одной стороны, они считали украинский (или, в другом варианте, южнорус­ский) народ единым и самостоятельным и под Украиной понимали и Левобережье, и Правобережье. Но с дру­гой — всё ещё продолжали ощущать разделявшую его культурную границу, уже полвека как переставшую быть политической. «Жители Украины обеих сторон Днепра», говорилось в одном из главных программных материа­лов организации, составленных Н. Костомаровым, одним из его лидеров и вдохновителей Кирилло-Мефодиевского общества [238].

И именно эта граница на деле оказывалась для них бо­лее осязаемой и важной, нежели декларируемое единство «украинского народа». Тот же Костомаров в автобиографии свидетельствовал, что в будущем славянском союзе (а его основой должна была послужить Россия, которая превра­щалась в федерацию четырнадцати слабо связанных меж­ду собой государственных единиц — штатов), не предусма­тривалось создание единой Украины. Тогда как, скажем, белорусские земли должны были составить отдельную единицу. Вместо неё предполагалось создание двух мало­российских штатов, очевидно, с границей по Днепру: за­падного (с Галицией) и восточного [239].

Аналогичным образом смотрело на западные приобрете­ния екатерининских времён и русское общество, тем более что вплоть до 1830-х годов над этими землями действитель­но в основном витал польский дух. И хотя интерес к ним и их населению (научный и практическо-политический) постепенно рос, он не шёл в сравнение с тем вниманием, которым пользовалась «старая» Малороссия. Лишь поль­ское восстание 1831-1832 годов заставило правительство пересмотреть это положение и приступить к деполониза­ции Юго-Западного края (Правобережья, Подолья и Волы­ни).

Как уже отмечалось, неестественность их оторванности от Русского мира ясно сознавалась обществом. И в допол­нение к историческим подтверждениям русскости этих земель, чем дальше, тем больше начинали привлекаться аргументы иные. Так, описывая народный поток, идущий к киевским святыням со всех концов Русской земли, А. Хо­мяков отмечал в нём зияющую брешь:

Братцы, где ж сыны Волыни?Галич, где твои сыны?

Их нет, эти дети Руси отторгнуты от неё:

Меч и лесть, обман и пламяИх похитили у нас:

Их ведёт чужое знамя,Ими правит чуждый глас! [240]

Впрочем, Хомяков верил, что их ждёт возрождение и возвращение в лоно православной Руси. И состоявшая­ся в том же году, что было написано стихотворение, отме­на унии отчасти (в религиозном аспекте данной пробле­мы) вселяла на это надежду. Но со временем становилось всё ясней, что только средствами церковными проблема «возвращения» оторванных от Руси её «сынов» не может быть исчерпана. На первый план начал выступать вопрос о национально-культурной идентичности населения этих регионов. И те, кто «похитил» их у Руси, прекращать дав­ний «спор» не собирались. Борьба за эти земли была невоз­можна без ответа на вопросы, чьи же они «по националь­ности»: русские или польские, какой народ живёт в них, какое отношение к этому краю и его народу имеет мало­российская казачья история.

Аргументация Хомякова носила скорее религиозный характер, хотя за ней вполне видна этно-национальная составляющая — взгляд на жителей Правобережья, Волы­ни, Галиции как на русский народ. Вспомним, что чуть ли не впервые в отечественной традиции национально­-языковая аргументация принадлежности этих земель к Русскому миру (вкупе с религиозной) была сделана де­кабристами (в частности, Пестелем и Рылеевым), что осо­бенно заметно при её сопоставлении с традиционно-­историческими аргументами Карамзина, изложенными в те же годы. Но всё же ведущую роль национальные аргументы начнут приобретать лишь с середины века. И тем знаменательнее, что Гоголь, описав это простран­ство как поле, где звучит «русская молвь», уже в начале 1830-х прибегнул к новой системе аргументации и пусть и мимоходом, но вполне ясно дал на указанные вопросы однозначный ответ.

Но сердцем всей этой земли великороссами и мало­россами считалась именно Малороссия, лучше всего опи­санная и освоенная. Именно её образ будет постепенно распространяться на другие южнорусские территории, и в первую очередь на Правобережье.

Глава VI

Восприятие публики