Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

Эта двойственность берёт начало с польских времён, как раз и ставших её первопричиной, и в дальнейшем лишь принимает новые, созвучные времени, обличья, то практически исчезая из политической жизни, то заяв­ляя о себе в полный голос. «Малороссия» или «Украина», в общерусском единстве или отрицая его, с верой во Хри­ста или в украинскую нациюи окровавленный топор, во имя которых можно «проклясть» и самого Бога, — вот её зримое воплощение для второй половины XIX — XX и даже начала XXI века. И от того, какой национально­-мировоззренческий выбор делает малороссийское или, те­перь, украинское общество, «по Гоголю» или «по Шевчен­ко» оно предпочитает жить, напрямую зависит его судьба. А с ним и судьба России, поскольку Россия и Украина — это своего рода сообщающиеся сосуды.

Владимир Владимирович Маяковский, вероятно даже не отдавая себе в этом отчёта, сумел выразить эту клю­чевую проблему всего двумя словами, двумя её симво­лическими воплощениями — именами. На то он и поэт. Возвращаясь же непосредственно к нарисованному им об­разу, отметим, что второй его составляющей стала та са­мая этничность. Этничность, воплощённая здесь в «бор­ще» и «сале», которую не только подмечали великороссы, но и чуть ли не с конца XVIII века рекламировали сами малороссы (кстати, «благоуханным борщом» восторгался ещё Кулжинский), а затем на полную катушку стали рас­кручивать адепты украинофильско-украинского движе­ния. Великорусский взгляд плюс автообраз (хотя, может быть, правильнее было бы поменять их местами) и дали такой, пусть и упрощённый, но в чём-то верный срез кол­лективных представлений об Украине.

Получался заколдованный круг. Абсолютизация этничности — та самая зацикленность, о тормозящей силе которой предупреждал Белинский, а потом (хотя и гораздо мягче) и Гоголь, — загоняла малороссийский, или уже правильнее будет сказать, украинский мир в провинциальные рамки. Попытка выйти из них, придав этой этничности характер «высокой» культуры (что подразумевало отказ от культуры русской), приводила к сомнительным результатам. Налёт провинциальности или, в лучшем случае, фольклорности со­хранялся за украинской культурой и в глазах русских, и в гла­зах многих украинцев, которым не нравилось, что их загоня­ют в искусственное культурное гетто и не дают в полной мере приобщаться к русской культуре, объявляя её если и не

чужойдля них, то уж точно не родной [266]

.

Особенно это стало очевидным в советское время, когда, собственно, и появилась Украина. Такой её образ продол­жал транслироваться и украинской интеллигенцией, и вла­стями (местными и центральными). И даже приобрёл офи­циальный характер: надо было показывать «национальное лицо» Украины, которое и давало ей право существовать как национальной (и даже привилегированной) республи­ке. Не только давление выработанных ранее образов и сте­реотипов, но в ещё большей степени идеология и принци­пы национальной политики определяли взгляд на Украину как на край фольклорной экзотики с шароварами, гопаком и девичьими лентами. И творя образ «гопаковской» Украи­ны, каждый преследовал здесь свои цели.

Как и дореволюционное русское общество, власти СССР, конечно, тоже питали слабость к местному коло­риту. Но главное, они выполняли доктринальные и идео­логические установки и не давали укрепиться среди насе­ления УССР (как и среди самих русских по всему Союзу) русскому сознанию, идее национального единства укра­инцев (вчерашних малороссов) и русских (вчерашних ве­ликороссов). Русского фактора власть боялась больше всех местных национализмов вместе взятых

[267]. И потому не до­пускала малейших, самых потенциальных его проявлений даже в культурной жизни страны, не говоря уже о полити­ческой.

Само признание наличия в СССР русского вопросаи тем более стремление серьёзно в нём разобраться означало бы коренной пересмотр того отношения власти к русским, на котором строилась вся советская национальная и вну­тренняя политика. Отношения к ним не как к народу,

са­мостоятельной исторической и национальной личности со своими интересами и нуждами, а как к безликому, безнациональному населению,призванному нести на себе основ­ную тяжесть государственного бремени, не то что не по­лучая за это каких-то преимуществ, но и по целому ряду моментов оказываясь в заведомо неравноправном положе­нии по сравнению с другими народами СССР. А также ло­гично следующий за этим пересмотр превращённого в дог­му взгляда на русских, украинцев и белоруссов как на три хоть и братских, но разныхнарода с разныминациональ­ными культурами, языками и, соответственно, историче­скими путями. А пересматривать такое отношение, а с ним и всю свою политику вообще, власти вовсе не собирались.