Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

Но первая редакция повести — это действительно ско­рее тот самый исторический роман из малороссийской истории: и по сюжету, и по образам и поступкам главных героев, и по тому, как сам Гоголь понимал тогда смысл и задачи своего произведения. Это была история — полу­легендарная, мифическая, литературная — только одного Запорожья, того самого «казачьего народа», чья история начиналась с короля Стефана Батория, но никак не рань­ше, и была связана с Польшей и полуазиатской «степью». И притом история, поданная во многом с точки зрения казачьих летописей и «Истории Русов». Их идейное, эсте­тическое и фактологическое влияние (например, эпизод об Острянице или польско-еврейских зверствах над укра­инцами) на тот вариант «Бульбы» было заметным [275]

. За­порожцы воевали с татарами и поляками, но не столько высокие идеалы двигали ими, сколько вещи, куда более приземлённые: добыча, слава, буйный нрав, исторический контекст. Таков в первой редакции и сам Тарас — «большой охотник до набегов и бунтов», перед тем как влезть в драку, спрашивающий: «кого и за что нужно бить?» [276]

В общем-то, всё это сильно соответствовало правде: долгое время казачество выше этих, а также своих со­словных интересов не поднималось. Лишь стечение исто­рических обстоятельств в конечном счёте привело к тому, что именно ему довелось встать во главе национально­-освободительной войны малорусского народа. Лишь тогда и стало возможно видеть в казачестве борца за веру и за­щитника национальных интересов, то «необыкновенное явленье русской силы», которое «вышибло из народной груди огниво бед» [277]

.

Были у Гоголя задумки и других сочинений на историческо-малороссийскую тематику, но они так и остались за­думками и набросками: он не стал дальше разрабатывать это направление. Но вот к «Тарасу Бульбе» Гоголь вско­ре вернулся. Значит, считал, что не было в нём досказано что-то важное. Значит, и Бульбу, и тот период стал он ви­деть по-другому.

Вторая редакция была специально подготовлена Гого­лем для его первого собрания сочинений и вышла из пе­чати в самом начале 1843 года. По сути это было почти новое произведение. Оно не только было тщательно отделано стилистически и художественно. Его объём увеличился почти вдвое: с девяти до двенадцати глав, появились новые эпизоды и персонажи, важные для понимания основной сюжетной линии и идеи повести. А главное, заметно из­менился сам образ Бульбы и запорожцев. Скажем, в пер­вой редакции Тарас поссорился с товарищами из-за того, что большую часть приобретённой от татар добычи полу­чили не казаки, а их союзники, поляки, «обидевшие» пар­тнёров при дележе и тем самым нарушившие их «права». Обвинения в нарушении неких, якобы имевшихся «древ­них прав» — это давнишний и излюбленный мотив каза­чьей идеологии, красной нитью проходящий через «Исто­рию Русов». Во второй же редакции разрыв произошёл после того, как выяснилось, что бывшие товарищи Тараса оказались «наклонны к варшавской стороне», то есть пере­нимали польские обычаи [278].

При подготовке новой редакции Гоголь пользовался в основном теми же материалами (песенными и истори­ческими), что и раньше. И в том числе «Историей Русов». Это, кстати, служит примером того, как данный полити­ческий памфлет на историческую тематику мог быть ис­пользован не только в интересах украинского движения, но и, при соответствующем подходе к нему и ином душев­ном и мировоззренческом настрое, работать на цели, пря­мо противоположные целям украинства. Такой опыт уже был: в 1836 году отрывки из «Истории Русов» («Введение унии» и «Казнь Остраницы») в своём «Современнике» пе­чатал Пушкин. Кстати, он обратил внимание на те же эпи­зоды, что и Гоголь. Выбор поэта пал именно на эти отрывки не случайно. Речь в них шла о насилии поляков над Ма­лой Русью: национальном угнетении малороссов, гонениях на русскую культуру, издевательствах униатов и католиков над православным народом, превзошедших, по словам ано­нимного автора «Истории», «меру самых непросвещённых варваров». А также о национальном предательстве пра­вящей верхушки (благородного сословия), отложившей­ся «от народа своего» и ради личных выгод отрекшейся «и от самой породы русской» [279]. Эти отрывки Пушкин ис­пользовал, говоря современным языком, в качестве идео­логического оружия против антироссийской деятельности польской эмиграции и политики стоящих за её спиной за­падных держав.