Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

В 1830 году собиратель фольклора и литератор И. В. Росковшенко писал своему коллеге И. И. Срезневскому (в будущем известному филологу-слависту и этнографу): «Если бы явился между малороссиянами гений, подобный Вальтер Скотту, то я утвердительно говорю, что Малорос­сия есть неисчерпаемый источник для романов историче­ских. Ни Шотландия и никакая другая страна не может представить таких разительных картин, как Малороссия, особенно с XVI века» [269].

Пускай утверждение о малороссийской истории как «самой-самой» прозвучало чересчур безапелляцион­но: по своей «пригодности» для исторических романов Малороссия ничем не отличалась от любой другой страны. До известной степени это простительно человеку, неравно­душному к истории своего родного края. Хотя, конечно же, во всём должна была быть мера. В украинской среде вообще благодаря казачьим летописям и «Истории Русов» бытова­ло идеализированное представление о той эпохе (как в со­ветское время о Гражданской войне), на самом деле отнюдь не романтической, а жестокой и кровавой. Чуть позже на ещё более высокий идеализированный уровень в своих стихах её вознёс Шевченко (причём воспевал он именно её жестокость и кровавость).

В особенности же такое гипертрофированное восприя­тие «своего» как «самого-самого» было характерно для сто­ронников украинского движения. Об этом свидетельство­вали даже наиболее рассудительные из них, например Н. Костомаров. Одной из характерных черт украинофилов он считал «их преувеличения, с какими они посредствен­ного писателя готовы поставить выше Шекспира, и каж­дую песню считают превосходнее векового произведения искусства», а «всякого гетмана» представляют «гением поч­ти равным Наполеону» [270]

. Как тут не вспомнить иронию Чехова по поводу «хохлацких великих истин», которыми были одержимы украинофилы!

Но Росковшенко, говоря о «разительных картинах» мало­российской истории, был далёк от этого и имел в виду со­всем другое. Он лишь хотел, чтобы она не пропала втуне. Главное же в его словах заключалось в том, что ожидание та­кого романа и такого писателя витало в воздухе. И «роман» вскоре появился: им стал гоголевский «Тарас Бульба».

Историческая тематика давно привлекала внимание Го­голя. Был у него в жизни период, когда он, ещё не опреде­лившийся между писательством и преподаванием, с жаром обратился к истории, прежде всего наиболее близкой — истории Малой Руси (тем более, что она начинала стано­виться предметом интереса российской публики). Он чи­тал летописи, труды историков (в том числе «Историю» Карамзина, оказавшую несомненное влияние на идейно-­художественную концепцию «Тараса Бульбы»

[271]), собирал исторические материалы и планировал написать гранди­озный труд.

Но планы так и остались планами: историческая наука (как и чиновная служба) оказалась не его стезёй. Обычные для историка источники не удовлетворяли писателя: ле­тописи, по его мнению, были «вялые и короткие» и «обезьянски переписывали друг у друга вырванные листки не происшествий, а разве оглавления происшествий». Этим сухим источникам Гоголь предпочитал народные песни и сказания «с резкой физиономией, с характером». «Эти-то песни, — писал он И. Срезневскому, — заставили меня с жадностью читать все летописи и лоскутки како­го бы то ни было вздору» [272]

. По этой же причине не прошёл Гоголь и мимо «Истории Русов», написанной ярким живым языком (что заметно способствовало её распространению среди российской читающей публики). И вообще, по его глубокому убеждению, история не должна была быть сухой и скучной. Она могла донести до человека сокрытый в ней смысл, лишь овладев всем его сознанием, всеми чувства­ми, а потому должна была быть увлекательной и читаться как «одна величественная полная поэма» [273]. Писательская натура Гоголя, увлечённая не фактической стороной дела, а духом эпохи, чувствами живших в те времена людей, по­вернула дело таким образом, что вместо истории Малорос­сии и Юга России на свет появился «Тарас Бульба».

Эту повесть можно считать одним из лучших произ­ведений историко-эпического, героико-романтического и в то же время реалистического жанров в русской лите­ратуре. И не случайно, что уже первая редакция «Тараса Бульбы», вышедшая в свет в 1835 году в сборнике «Мир­город», не только не осталась незамеченной публикой, но даже почти единодушно была признана лучшей во всём цикле. «Как описаны там казаки, казачки, их набеги, жиды, Запорожье, степи. Какое разнообразие! Какая поэзия! Ка­кая верность в изображении характеров! Сколько смешно­го, и сколько высокого, трагического!» — отзывался о «Та­расе Бульбе» историк и писатель М. П. Погодин. А Пушкин считал книгу достойной Вальтер Скотта [274].