Улан Далай

Самого Чагдара никто в выступлениях не задел, никто не припомнил ему участия в посиделках «беспринципной» группы. А стихов в честь Пюрбеева и Дедеева он не слагал, «Джангра» на русский не переводил, инициатив не проявлял.

Вечером приплелся в примолкшую квартиру, свет зажигать не стал, чтобы не видеть обескураживающей пустоты еще вчера наполненных жизнью комнат. Стащил у порога сапоги, прошел в спальню и ничком бросился на кровать, которая пахла Цаган. Когда запах стал привычным и более не воспринимался, Чагдар переполз к кроватке дочери, встал на колени и уткнулся носом в подушку. От подушки исходил нежный детский аромат. Когда перестал ощущать и этот запах, поднялся и перешел в комнату мальчишек. Белье на узких железных кроватях, на панцирных сетках которых Вовка и Йоська любили попрыгать, пахло совсем иначе: металлом, солидолом, бензином. Мальчишки бредили машинами и готовы были облизать каждый приезжавший во двор автомобиль. Чагдар лег на Вовкину кровать и забылся…

Вопреки ожиданиям, и в последний день партконференции его никто не упомянул, не покритиковал, не указал на недостатки в работе. Чагдар подумал, что погорячился со спешной отправкой семьи. Хомутников и его подчиненные были словно по тайному уговору исключены из списка критикуемых. А может, и был такой уговор.

С этого дня Чагдар пропадал на работе с раннего утра и до позднего вечера. Не только потому, что тяжко было находиться в пустой квартире, но и чтобы не сталкиваться с Дедеевым, целыми днями сидевшим у окна за письменным столом и порой выходившим из дома к подъезду покурить в компании стороживших его гэпэушников. Охрана, сменяя друг друга, теперь дежурила на лавочке круглыми сутками, не таясь, запах «Беломорканала» пропитал подъезд и стал привычным, и дворничиха Клавдя, которую нелегкая судьба занесла в жаркую полупустыню из благодатного Воронежа, негромко ворчала себе под нос, выцепляя тощей метлой окурки из-под лавки: «Ишь, соколики, у темноте урну-то не видють».

Каждую ночь Чагдар прислушивался, не приехал ли за Дедеевым черный воронок, каждый вечер, возвращаясь с работы, видел его тень, склонившуюся за письменным столом под зеленой «ленинской» лампой, снова и снова ощущал, как поднимается из живота горячая волна неукротимого стыда, и ловил себя на мысли, что ему было бы легче, если б Дедеева уже арестовали.

Сильнее всего Чагдар маялся в выходные дни. Из-за покалеченной правой руки он не мог ни вступить в аэроклуб, чтобы прыгать с парашютом, ни записаться на водительские курсы, ни играть в волейбол. А для футбола у него не хватало дыхания. И он брал внеочередные дежурства по ЦИКу, накапливая отгулы, чтобы по осени поехать в Новороссийск на розыски отправленной в неизвестность семьи.

А жизнь в стране становилась все лучше, все краше, все веселее. Высадились на дрейфующую льдину папанинцы, открылся на Всемирной выставке в Париже грандиозный советский павильон, совершил беспосадочный перелет через Северный полюс в Америку Чкалов, началась навигация на канале Москва – Волга. В новоиспеченной Калмыцкой автономии тоже происходили масштабные события: открыли аэропорт, грейдерную дорогу на Астрахань, большую поликлинику, разбили в центре столицы парк и посадили 150 гектаров лесных защитных полос от ветров и песка. А в конце июня приняли новую конституцию Калмыцкой АССР, в которой провозглашались такие права и свободы, такое равенство граждан, такое уважение к каждому человеку, что дух захватывало. И группа Дедеева, осужденная в апреле, имела, согласно новой Конституции, все права обсуждать любые вопросы национальной истории и культуры. Чагдар присутствовал на съезде по принятию новой Конституции и за нее голосовал. Конституцию приняли единогласно, и оглашение этого факта вызвало бурные и продолжительные аплодисменты.

По дороге домой Чагдар был уверен, что охрану у подъезда уже сняли. Но гэпэушники остались на месте и в эту ночь, и в следующую, и через неделю. В начале июля стало известно о секретном письме из ЦК: взять на учет всех вернувшихся на родину кулаков и уголовников, наиболее враждебных немедленно расстрелять, а остальных переписать и выслать в районы по указанию НКВД. И вот тогда охрану с подъездной лавочки отозвали – НКВД стало не до национал-троцкистов. Но послабление оказалось временным.

3 августа, во вторник, – Чагдар точно запомнил дату, потому что в этот день пошел неожиданный для конца лета дождик, – он задержался на работе до полуночи: сочинял обоснование о переводе калмыцкой письменности обратно с латиницы на кириллицу. Над этим документом Чагдар работал увлеченно: впервые с окончания Ленинградского института живых восточных языков он делал что-то в соответствии со своей квалификацией лингвиста.