Улан Далай

Свой френч тонкого сукна Чагдар поменял на ростовском базаре на дешевую пиджачную пару и сатиновую рубашку. Там же расстался с сапогами, купил ботинки – шнурки все время норовили развязаться и попасть под подошву. Новый облик его был нелепым и жалким, зато и неузнаваемым. С ежиком недельных усов, в серой кепке со сломанным козырьком – незадачливый простодушный нацмен ни дать, ни взять. Партбилет зашил в подкладку пиджака, партвзносы оплатил при отъезде из Элисты на год вперед. Оплатил бы и за больший срок, но не хотелось вызывать подозрений у секретаря ячейки. С учета сниматься не стал.

Куда ехать – знал с самого начала. Во всем СССР был только один крупный город, где человек его внешности не привлекал бы особого внимания, – Ленинград. Там в институтах и на разных курсах повышения квалификации обучался весь север и восток необъятной страны.

До Ленинграда добирался две недели. Поездов избегал, прыгал с попутки на попутку, ночевал в домах колхозника, а порой в сараях и на сеновалах. Представлялся Уланом. В Ростове говорил, что едет в Воронеж, в Воронеже – что в Липецк, в Липецке – что в Тулу. Москву объехал по дуге через Рязань, Владимир и Ярославль. Боялся, что водители и случайные попутчики будут расспрашивать кто такой, откуда, куда, зачем едет, но люди стали удивительно нелюбопытны и неразговорчивы. Чагдару это было только на руку, хоть и поражало без меры.

Он каждый день ждал, когда появится в «Правде» заметка или статья про разоблачение национал-троцкистов в Калмыкии. Но главной газете, видно, было не до маленькой республики. Националисты вдруг одновременно подняли головы по всей стране: «Правда» громила руководство Киргизии и Узбекистана, Чечено-Ингушетии и Карелии. Везде одно и то же, как под копирку: вождизм, троцкизм, шпионаж…

Ленинград – большой город, но мало кто из соучеников Чагдара по монгольскому разряду все еще работал там. Чагдар надеялся на Николая Поппе, с которым вместе ездил в монгольские экспедиции. Теперь Поппе стал большим человеком, член-корреспондентом Академии наук СССР, главой отдела монгольских исследований в Институте востоковедения. К тому же депутатом райсовета.

Город, откуда Чагдар уехал десять лет назад, заметно изменился. Сказать, что теперь он нравился Чагдару больше, – покривить душой. Ленинград и раньше, в 1920-е, подавлял помпезностью. Но тогда город напоминал потрепанного буржуя в дорогой, хоть и облезлой шубе, под которой скрывалось ветхое белье. А теперь буржуй нацепил прямо на шубу серый рабочий халат, а поверх еще и аксельбант из кумачовых лозунгов – очень странное сочетание. Но улицы стали чище – это факт. Рытвины сровняли, дороги подлатали и продолжали благоустраивать. На зданиях вдоль Невского проспекта надстраивали этажи или меняли крыши. Памятники почистили от птичьего помета. Зимний дворец выкрасили в красный цвет, правда, штукатурка уже успела облупиться, словно само реакционное здание не желало примириться с торжеством советской власти.

Чагдара радовало многолюдье, особенно в центре: в толпе-толчее легче затеряться. Трехвагонные трамваи с висевшими в дверях гроздьями пассажиров, тренькая и грохоча сновали взад и вперед, но не справлялись с потоком людей. Им в помощь на улицы Ленинграда выкатились рогатые троллейбусы. На площади у Московского вокзала стояли аккуратные ряды таксомоторов. Жизнь кипела. Пестрая толпа, в которой смешались военные и штатские, городские форсистые гражданки с короткими прическами и косолапые крестьянки в выгоревших платочках, пружинистые спортсмены и развязные жиганы, текла нескончаемой рекой. В ларьках продавали квас и сладкую воду. В кинотеатрах шли «Веселые ребята». Афиши зазывали на бега и скачки. Живи и радуйся! Но лица людей были напряженными, угрюмыми, а взгляды – подозрительными и озабоченными.

Идти к членкору в обтрепанном виде Чагдар не хотел. По старой памяти отправился на Мальцевский рынок, где и в 1920-х была вещевая толкучка. Там, наскоро примерив в подворотне пиджак и прикинув брюки, Чагдар купил отлично скроенный полушерстяной костюм серо-стального цвета. Сгорбленный в дугу седенький еврей потел, постоянно оглядывался, руки тряслись – то ли от волнения, то ли от старости.

– Чего же вы так боитесь, если не спекулянт? – удивился Чагдар.

– Нам по положению можно шить только на заказ, а продавать заранее пошитое нельзя! – объяснил портной. – Лишат меня членства в артели, если поймают. И еще оштрафуют! Хорошо, что милиция теперь ходит вся в белом – издалека видно.

Чагдар бережно уложил покупку в чемодан. Он был доволен: в таком костюме можно хоть куда. Оставалось привести в порядок обувь. Здесь же, на Мальцевском рынке, когда-то работал чистильщиком ассириец Садо, верзила с выдающимся птичьим носом и роскошными усами, кончики которых он залихватски закручивал вверх и прихватывал клеем. Когда Садо нагибался, чтобы почистить обувь клиента, усы, казалось, вот-вот выколют ему глаза. Помогали отцу в работе трое сыновей, теперь, наверное, выросших.