Улан Далай

До сих пор завхоз в его келье не бывал. Дел у него и без «голубятни» невпроворот. А Чагдар убеждал Гассара, что там ничего, кроме сломанной мебели и хлама, нет.

Чагдар рванул наверх. Завхоз стоял, задрав голову, и указывал на свиток с изображением грозного Ямантаки, который прикрывал вход на чердак.

– Что это? – мрачно спросил Константин Иванович. – Почему у тебя под потолком идол висит? Снимай немедленно, благо тут и лестница есть.

– Константин Иванович, вас шофер спрашивает…

– Подождет шофер.

– Там мячи в картонных коробках. Дождь пойдет – все размокнет.

Завхоз внимательно посмотрел на Чагдара.

– Трусишь, что ли? Я заметил, ты и тех уродов, что в молельном зале по стенам висели, снимать не стал. Мне пришлось. Может, ты верующий?

– Да нет, я совершенно неверующий, – торопливо проговорил Чагдар. – Но у меня правая рука плохо работает. А так, чтобы и за лестницу держаться, и снимать, мне несподручно. Вот появятся в штате еще работники, и снимем.

– Черт с тобой, – Гассар решительно подошел к лестнице. – Я сам сниму. Подстрахуй!

Чагдар взялся рукой за левую балку лестницы. Сейчас Гассар снимет свиток и увидит за ним дверку. И полезет внутрь. А там, за тонкой переборкой, в полной темноте в позе лотоса сидит человек, больше похожий на зверя: косматый, бородатый, весь в пыли и паутине… Чагдар и вообразить не мог, что будет дальше. Лишь бы у завхоза оказалось крепкое сердце и стальные нервы.

А Гассар уже торопливо взбирался по перекладинам. Снизу казалось, что лысая голова его норовит боднуть рогатого Ямантаку прямо в огромный складчатый живот. Многочисленные руки победителя царя подземного царства, расходившиеся веером от плеч до колен, подрагивали от сотрясения лестницы будто в едва сдерживаемой ярости.

Начищенные до блеска ботинки завхоза были уже на уровне головы Чагдара. Теперь Чагдару мнилось, что лысина Гассара достигла клыкастого рта Ямантаки – самого нижнего из девяти пирамидой выстроенных ртов. Двадцать семь глаз гневного божества взирали на дерзкого человека. Завхоз не замечал этих взглядов. Зато Чагдара трясло так, что стучали зубы.

Гассар обеими ногами встал на предпоследнюю ступеньку и, опершись одной рукой о стену, другой принялся дергать свиток за верхнюю планку, чтобы скинуть шнур с гвоздей. Раздался негромкий сухой треск – и подошвы завхозовых ботинок скользнули вниз, а подбородок с глухим стуком зацепился за одну из перекладин.

– Ум-м-м, – замычал завхоз, отталкиваясь руками от лестницы. Лестница зашаталась, Чагдар едва удержал ее. Завхоз мешком шлепнулся на пол, скрутился от боли калачиком. Щека и лысина были расцарапаны, будто кто когтями полоснул…

Гассара спускали с третьего этажа под руки вдвоем с водителем. Константин Иванович не мог наступать на левую ногу, скакал со ступени на ступень и стонал – говорить он не мог. Вызвали карету скорой помощи, и завхоза увезли.

Сложив все мячи в подвал и расписавшись в накладной у шофера, Чагдар поднялся к себе в келью, посмотрел наверх. Ямантака хитро щурился и белозубо скалился. Не переусердствовал ли защитник, наказывая Гассара, Чагдар раздумывать не стал. Не ему об этом судить. Быть может, Ямантака спас Константина Ивановича от внезапного сердечного приступа. А может, перекладина просто треснула от старости. Ясно одно: Чагдар снова чудом избежал опасности, на этот раз – опасности разоблачения.

До выхода монаха из затвора оставалось совсем немного времени, и самым опасным для просидевшего годы в позе лотоса затворника был спуск по крутой приставной лестнице. Нужно было где-то найти и прикрутить новую перекладину.

Пока Чагдар занимался ремонтом, в голову лезли мысли детях: о Вовке, Йоське и Наде. Какими теперь они стали, особенно мальчишки? Что рассказывает им Цаган об отце, чтобы и авторитет его не уронить, и внимание доносчиков к семье не привлечь? Больше всего боялся, что, если его поймают и объявят врагом народа, детей заставят отречься от него. Жизнь любого калмыка ценна продолжением рода, сохранением корня. А отсеки этот корень – память о предках, смысл жизни будет утрачен. Эта мысль, впитанная Чагдаром с детства, сидела в голове крепче, чем идея о построении коммунистического будущего. Будущее всегда неизвестно, но когда неизвестным становится и прошлое – человеку совсем не на что опереться.

Чагдар понимал, что родители уже не могут, да и боятся соперничать со школой, пионерией и комсомолом за влияние на умы детей. И если в классе раздали ножницы, чтобы вырезать с обложек тетрадей портреты маршала Тухачевского – дети вырезáли их, подписывали с обратной стороны свою фамилию и сдавали учительнице. Об этом рассказывала Ираида Степановна. Она навещала Чагдара украдкой по вечерам и всегда приносила в кувшине немного молока. Чагдар варил джомбу, они медленно попивали солоноватый молочный чай из небольших деревянных пиалок и разговаривали.