Улан Далай

А вот он, Чагдар, ни на кого не уповает, жизнь сама уводит его из-под удара. Он мог погибнуть во время Гражданской, мог в Монголии, когда ликвидировали Джа-ламу. Но уцелел. Его негнущаяся в запястье рука стала малой платой за отсеченную голову колдуна. Когда Чагдару сказали, что голова Джа-ламы в конце концов оказалась в Эрмитаже, он в 1926-м ходил в музей специально, чтобы взглянуть на дело рук своих. Обошел весь отдел Дальнего Востока, но экспоната не увидел. Владимирцов объяснил ему потом, что голову Джа-ламы держат в запасниках, куда посторонним вход воспрещен. И ведь никому не скажешь: «Какой же я посторонний? Имею к голове самое прямое отношение: срубал ее с плеч». Чагдар тогда рассудил так: раз судьба не дает встретиться с прошлым, значит и не надо…

Когда рассосался в горле ком ярости, когда отхлынула горячая волна гнева, он с дрожью понял: судьба опять пощадила его. Он даже не хотел знать почему. Просто принял этот дар с благодарностью.

Первым порывом было бежать, бежать немедленно. Документы и деньги при нем, партбилет перекочевал в подкладку нового костюма. Вот только долг его – сообщить о случившемся старцу.

Чагдар открыл дверь, ведущую на черную лестницу, и услышал шаги, медленные, но легкие. Он замер. Тот, кто шел навстречу, тоже остановился.

– Вас послал Агван Доржиевич? – раздался сверху немолодой женский голос.

Произношение было питерское, коренное: со свистящим «с», с твердым, как жужжание шмеля, «жы» вместо дребезжащего «жь».

Чагдар поднял голову. Свесив в пролет непокрытую, гладко зачесанную седую голову, на него смотрела женщина. Круглые очки блеснули, поймав свет из входной двери. Чагдар неопределенно кивнул – то ли соглашался, то ли отрицал.

– Значит, племянник его уже предупредил, – приняв кивок за подтверждение, продолжала женщина. – А я постучалась в их квартиру – дверь не открыли. Думала, их тоже… А там ведь два малыша…

Женщина спустилась к Чагдару. Одной рукой она прижимала к себе глиняный кувшин, обвязанный сверху тряпицей.

– Ираида Степановна, – представилась женщина. – Живу здесь неподалеку. Принесла сегодня молоко для ритуала, а тут… Вот… – трясущимися руками передала она кувшин Чагдару.

– Чагдар.

– Гайдар? – Ираида Степановна, видно, плохо слышала. – А по отчеству?

– Баатрович.

– Петрович? – переспросила Ираида Степановна.

Пусть будет Петрович, решил про себя Чагдар. Так и стал он Гайдаром Петровичем.

Шаги. Теперь уже реальные шаги, из настоящего времени. Снова завхоз.

– Слышь, Гайдар Петрович, отложи-ка пока это дело. Там грузовик мячей привезли. Надо в подвал снести.

– Целый грузовик? – удивился Чагдар. – На что же так много?

– А как же! На первомайском параде каждый физкультурник несет в руках мяч. Белая майка, белые трусы, белые тапочки, белый мяч! Загляденье! – Константин Иванович мечтательно прикрыл глаза.

– А что же после выступления с такой прорвой мячей делать?

– Чудак человек! – засмеялся Гассар. – Хранить до следующего парада! На что же нам такую хоромину под физкультурную базу выделили? Чтобы все помещалось: и мячи, и кольца, и весла, и декорации всякие. Хранить в сухом, прохладном месте!

Чагдар поднялся и поспешил во двор. Кузов грузовика, подкатившего задом к самым ступеням дацана, был полон картонных коробок. Долговязый шофер уже отвернул брезентовый полог и открыл задний борт. Теперь, задрав голову и придерживая от падения фуражку, он с любопытством рассматривал портик здания. Увидев Чагдара, подошел, подал руку. Поздоровались.

– Не пойму, что за диковина! – озадаченно проговорил водитель. – Тут что же, охотники молились на удачу?

– Почему охотники? – не понял Чагдар.

– Так вон же на крыше две оленихи. А между ними – мишень.

– Это не мишень, это колесо учения.

– Учения? – переспросил шофер. – А чему учили?

– Как жить во благо всех живых существ.

Водитель потер нос, подумал, хмыкнул.

– Невозможно. Вон олень хочет жить, а человек желает его убить и съесть, чтобы жить самому. А из шкуры пимы сделать. И шубу. И вообще на свете много всякой дряни. Разве можно жить во благо тараканов, вшей, комаров или крыс? От них одна зараза! Вредное было учение, – заключил он. – Ну, давай разгружать, что ли? Еще-то работники есть или мы с тобой вдвоем колупаться будем?

– Больше нет. Штат пока не утвердили.

– Плохо. Дождь того и гляди пойдет, картон весь размокнет. Может, завхоз подсобит?

Чагдар приоткрыл дверь в дацан.

– Константин Иваныч! – позвал он.

«Ы-ы-ы-ы», – гулко откликнулся зал.

– Поднимись-ка в свою голубятню! – раздался откуда-то сверху требовательный голос.

«У-у-у!» – загудел зал.

Сердце Чагдара ухнуло. Зачем это завхоз полез на самый верх? Он выше второго яруса, где раньше размещалась библиотека дацана, никогда не поднимался. Чагдар обитал в келье на самом верхнем этаже с той поры, как в опустевший дом при дацане Ленинградский коммунхоз вселил новых жильцов из очередников-горожан. Именно из его кельи вела на чердак приставная лестница, где сидел в затворе монах, которого опекал Чагдар.