Улан Далай

Перед отъездом хамбо-лама оставил достаточно денег, чтобы хватило на еду и Чагдару, и затворнику, и на закупку дров для отопления всего дацана. Во влажном и холодном ленинградском климате бумажные свитки и тканые покрывала покрылись бы плесенью, а статуи бурханов, металлические сосуды и музыкальные инструменты – ржавчиной и окисью. Чагдар исправно топил всю зиму, а Дылыков неустанно хлопотал перед Ленсоветом о превращении дацана в музей. Но с закрытием православных храмов в Ленинграде и так возник избыток музеев. И дацану выпала участь стать складом спортинвентаря.

Затворник привязал Чагдара к себе невидимой веревкой. Чагдар не мог отлучиться из дацана ни на сутки. И не то чтобы так уж хотелось высунуть нос дальше каменной ограды. Особенно, когда стало известно, что по ночам из окрестных домов стали увозить финнов, поколениями живших в Старой Деревне со времен ее основания. Но как-то в апреле Дылыков попросил у Чагдара помощи: нужно было перевезти из Ольгина в надежное место архив, оставшийся после хамбо-ламы. Бумаги были спрятаны в сарае в старых деревянных ящиках, прикрытых сверху всякой рухлядью. Дылыков рассчитывал обернуться за день, но в такие времена никогда не знаешь, вернешься ли вообще. Жена Дылыкова Цырен только что родила третьего ребенка, и было бы немилосердно просить ее приглядеть еще и за затворником.

Посовещавшись, решили привлечь для подстраховки Ираиду Степановну.

– Я чувствовала, что этот храм хранит большую тайну! – воскликнула старая теософка, и глаза ее просияли, словно ей рассказали про существование живого бога. – Такие затворники работают на очищение от скверны всего окружающего пространства и защищают место и находящихся рядом существ. Вы можете всецело на меня рассчитывать, уважаемый Гайдар Петрович! Пообещайте, что позволите мне поклониться просветленному, когда он выйдет из затвора.

Чагдар смешался.

– Ираида Степановна, я не могу вам этого обещать! Вдруг он не захочет или не должен никого видеть? Моя задача – помочь ему заново приспособиться к этому миру, а потом его должны переправить на восток…

– Понимаете, я много слышала и даже читала свидетельства о таких людях. У Александры Давид-Неэль, знаете? Женщина-лама, первая из западных людей проникла в Тибет…

Чагдар помотал головой.

– То, что она описывает, кажется невероятным. А тут вдруг рядом… вживую! Если нельзя поклониться, я бы только взглянула издалека… Мне это очень важно… Это символизирует для меня торжество мистицизма над обыденным сознанием…

Чагдар тогда сильно встревожился, боясь, что экзальтированная старая дама не сможет хранить тайну. Но он напрасно беспокоился. Ираида Степановна быстро справилась с охватившими ее трепетом и включила все конспиративные навыки старой подпольщицы, продумала массу деталей, которые могли прийти только в женскую голову. Велела Чагдару сколотить в своей келье второй топчан и каждый раз приносила понемногу морской травы, чтобы набить припасенный наматрасник. Предложила заранее приготовить лохань для купания и мешок для одежды монаха, чтобы отнести ее потом в подвал и сжечь в топке. Снесла к точильщику ножницы для стрижки волос и бороды, принесла из дома вещи, оставшиеся от сына. Подобрала колокольчик из тех, что имелись в храме. Колокольчик был серебряный, совсем крошечный, звучал мягко, переливчато…

По странному совпадению монаха следовало известить об окончании затворничества 7 ноября – в день празднования 21-й годовщины Октябрьской революции.

Чагдар никак не мог отделаться от мысли, что он попал в какой-то фантасмагорический сон, который длится и длится. Из черного картонного репродуктора, закрепленного на одной из четырех колонн при входе в дацан, крайней левой – колонне Истины страдания, в шесть утра раздавалось «Вставай, проклятьем заклейменный…». Этим же призывом и заканчивалась в полночь всесоюзная радиотрансляция. С рассвета на Комендантском аэродроме в соседних Колымягах начинались тренировочные полеты. В устье Большой Невки, несущей свои воды вдоль парадных ворот дацана, возвышался над набережной революционный крейсер «Аврора». А он, Чагдар, коммунист, просрочивший уплату партвзносов на три месяца, уже второй год стережет покой монаха-затворника, который, по утверждению экзальтированной старушки, призван концентрацией мысли трансформировать кармическую энергию наказания в энергию благости и очистить пространство от влияния злых сил.

Перед предстоящим военным парадом по городу курсировали усиленные патрули, шла массовая проверка документов. В дацане официально никто не проживал, и к Чагдару не являлись ни управдом соседних жилых домов, ни участковый. Он словно бы оказался невидим – может быть, так сказывалось влияние затворника?

Ираида Степановна пришла к Чагдару вечером 6-го и осталась ночевать у него в келье. Погода с утра была премерзкая, ветреная, с неба сыпался дождь. Из репродуктора барабанили бравурные марши, сливаясь в единую какофонию с ударами капель о крышу дацана.