Уловка-22

He raised the collar of his warm woolen coat and hugged it around him.	Он поднял воротник своей теплой шерстяной куртки и зябко обхватил себя руками.
The night was raw.	Ночь была ненастная.
A boy in a thin shirt and thin tattered trousers walked out of the darkness on bare feet.	Босой мальчик в легкой рубашке и легких драных штанах вынырнул из темноты.
The boy had black hair and needed a haircut and shoes and socks.	Этот черноволосый мальчик отчаянно нуждался в стрижке, туфлях и носках.
His sickly face was pale and sad.	Его болезненное лицо было, бледным и печальным.
His feet made grisly, soft, sucking sounds in the rain puddles on the wet pavement as he passed, and Yossarian was moved by such intense pity for his poverty that he wanted to smash his pale, sad, sickly face with his fist and knock him out of existence because he brought to mind all the pale, sad, sickly children in Italy that same night who needed haircuts and needed shoes and socks.	Он. брел по мокрому тротуару, и ноги его противно чавкали по лужам. Йоссариана охватила такая пронзительная жалость к его бедности, что ему захотелось даже убить этого мальчика, потому что он напоминал других бледных, печальных, болезненных мальчиков, которые в ту же ночь вот так же бродили по Италии и так же нуждались в стрижке, туфлях и носках.
He made Yossarian think of cripples and of cold and hungry men and women, and of all the dumb, passive, devout mothers with catatonic eyes nursing infants outdoors that same night with chilled animal udders bared insensibly to that same raw rain.	Он заставил Йоссариана вспомнить всех калек, продрогших и голодных мужчин и женщин, всех молчаливых, покорных, набожных матерей с глазами кататоничек, которые в эту же ночь, под тем же промозглым дождем, словно животные, кормят своих младенцев, тыча им в рот стылое бесчувственное вымя.
Cows. Almost on cue, a nursing mother padded past holding an infant in black rags, and Yossarian wanted to smash her too, because she reminded him of the barefoot boy in the thin shirt and thin, tattered trousers and of all the shivering, stupefying misery in a world that never yet had provided enough heat and food and justice for all but an ingenious and unscrupulous handful.	Коровы, а не люди... И едва он успел об этом подумать, как мимо него проковыляла кормящая мать с завернутым в черное тряпье младенцем. Она тоже напомнила ему обо всех больных мальчиках в легких рубашках и легких рваных штанишках, напомнила обо всей дрожащей, отупляющей нищете в мире, который еще никогда так и не дал достаточно тепла, пищи и справедливости никому, кроме горстки самых изворотливых и бессовестных.
What a lousy earth!	"О гнусный мир! - размышлял Йоссариан.
He wondered how many people were destitute that same night even in his own prosperous country, how many homes were shanties, how many husbands were drunk and wives socked, and how many children were bullied, abused or abandoned.	- Сколько обездоленных людей бродит в эту же ночь даже в преуспевающей Америке, сколько, и там еще лачуг, вместо домов, сколько пьяных мужей и избитых жен, сколько запуганных, обиженных и брошенных детей!
How many families hungered for food they could not afford to buy?	Сколько семей голодает, не имея возможности купить себе хлеб насущный!
How many hearts were broken?	Сколько сердец разбито!
How many suicides would take place that same night, how many people would go insane?	Сколько самоубийств произойдет в эту ночь! Сколько людей сойдет с ума!
How many cockroaches and landlords would triumph?	Сколько землевладельцев и ростовщиков-кровососов восторжествует!