Уорхол

Какое действие разворачивается в Poor Little Rich Girl? Никакое. Эди слушает рок-музыку, наносит макияж, отвечает на телефонный звонок, не прерывая разговора с невидимым собеседником, одевается, ходит по комнате… Публика, которая ожидала чего-то вроде второго Empire, была разочарована…

Уорхол всегда играл на фрустрации. Не только или не столько из удовольствия: если он что-то показывал, то лишь для того, чтобы лучше спрятать. Вот как об этом говорит Янн Бове в каталоге «Энди Уорхол, кино», выпущенном Центром Помпиду в 1990 году: «Он пассивно расстраивал виды на будущее».

Эди, сиявшая, живая и умная, возможно, не была киноперсонажем, но она была личностью. Богатая наследница, обвинившая собственного отца в изнасиловании или попытке это совершить, когда она была ребенком, незадолго до смерти в двадцать восемь лет предложила одному из своих братьев стать ее любовником. Наркоманка, принимавшая героин, кокаин, ЛСД, без счета амфетамины, алкоголичка, она была той «бедной маленькой богатой девочкой», которую показал Уорхол в фильме с соответствующим названием. Оно родилось само собой, когда он, удивленный и завороженный невероятной красотой, богатством, сильнейшим энергетическим полем этой девушки с очаровательной улыбкой, часами слушал ее рассказы о детстве, похожем на пессимистичные и мрачные рассказы Диккенса.

Джин Стейн в книге «Эди» писала, что до пика расцвета ее молодости, пришедшегося на 1960-е годы, в той среде, куда Эди вошла как «дебютантка» – непредсказуемая, экспансивная, ослепительная даже в своем стремительном переходе из светской элиты в круг самых подозрительных и отвратительных типов, в котором она ничуть не утратила ни своей свежести, ни восторженного энтузиазма, – в том добропорядочном нью-йоркском обществе, довольно провинциальном, имелись свои законы поведения, пусть лицемерные, но обязательные к исполнению. По этим законам никто не мог обвинить жену в неверности даже перед лицом неопровержимых доказательств. То же самое относилось к гомосексуальным связям. Кто не соблюдал установленные законы, изгонялись из высшего общества.

К тому времени, когда Эди появилась в Нью-Йорке, прежний ее блеск понемногу начал тускнеть. Случалось, она опаздывала на званые ужины, удаляясь в туалет, делала себе уколы с наркотическими препаратами, надевала светящийся неоновым светом бюстгальтер, вела себя в высшей степени экстравагантно.

Свобода – это наркотик для всех и безудержный секс. Эди «сорвалась с цепи». Нельзя сказать, что это – точная формула ее поведения, но вектор ее движения – безусловно.

Дома, в холодильнике, она всегда держала ампулы с наркотическими инъекциями. В наркотическом угаре она мчалась в своем «мерседесе» по улицам города, залетая на тротуары, игнорируя красные сигналы светофоров, как и все остальное. Она была невыносима и в высшей степени соблазнительна.

Восхищают ее умение всегда и везде чувствовать себя в своей тарелке; ее легкость, с какой она арендовала шикарнейший лимузин – словно покупает пачку жвачки; удивляет упорство, с которым она отказывалась платить по счетам домовладельцам, за что ее люто ненавидели; королевские чаевые, которые она раздавала шоферам, за что ее обожали.

Чак Уэйн, резюмируя все сказанное об Эди, утверждал, что где бы она ни появлялась, все взгляды словно приклеивались к ней, она приковывала их к себе. «У нее была феноменальная жажда быть всегда в центре внимания, – говорил он. – Стоило Эди зайти куда-нибудь, как вслед за ней поднималась волна небывалой энергии, затопляя все вокруг. В ее присутствии никто не мог оставаться мрачным: она приносила трепет от предчувствия чего-то нового».

Электризовавшая все вокруг, по-детски непосредственная, постоянно светившаяся, Эди была воплощением провокации, исступления, изобретательности и непостоянства 1960-х годов.

В августовском выпуске 1965 года журнала Vogue так описана ее поездка в Париж вместе с Уорхолом: «В Париже все окружение Уорхола произвело сенсацию среди постоянных посетителей Castel, куда Эди Седжвик явилась в черных колготках и белом норковом манто, держа на поводке дюжину кроликов. “Это все, что у меня есть”, – заявила она своим низким голосом, продемонстрировав окружающим свой бостонский выговор и чрезмерное пристрастие к курению».

Вершина успеха (или иронии): Адель Вебер устраивала костюмированный бал. Как рассказывал Рой Лихтенштейн: «Я пришел с женой. Мы переоделись так: она – в Эди, а я – в Энди, который в то время одевался совсем в ином стиле, чем обычно: голубые джинсы и кожаная куртка, темные очки и старые башмаки на платформе, выкрашенные в серебряный цвет. Очень просто скопировать. Обрызгать волосы серебристым лаком, нанести на лицо самый светлый тональный крем, и – готово дело. Мне оставалось только на любое обращение ко мне отвечать “супер” или “экстра”».