Урал грозный

И сейчас же постучали в окно.

Медля подняться, Егор отстранил от себя жену и прислушался, надеясь, что стук не повторится, но он повторился, и за окном послышался голос.

— Свиридов, Коротков! Давайте к райсовету! Оттуда на станцию пойдем.

Трясущимися руками старуха снова запалила лампу. Из сеней в горницу вошел Костя. Наступило время прощаться.

* * *

На станции в предрассветной мгле идет погрузка в эшелон. Среди посадочной путаницы и сутолоки мелькают фонарики железнодорожников, слышится хриплый мужской говор и женский плач, а где-то по вагонам уже затянули песню.

Повторяя древний обычай, старуха плачет, причитая на груди у сына, а Егор смотрит поверх ее головы, не мешая ей плакать, зная, что так полагается и что слова его ничего не могут изменить в материнском горе. Анна стоит рядом и тоже плачет, но не по-деревенски, а по-городски, безмолвно закусив губы. Когда муж взглядывает на нее, она улыбается ему и беззвучно шепчет что-то. Из распахнутых вагонов холостые мужчины с интересом и завистью смотрят, как прощаются семейные.

— Бабочки, кончай рыдание, сейчас отправку даю!— сказал военный, быстро пробираясь среди плачущих женщин.— Не хорони, мамаша, раньше времени,— сказал он еще и весело коснулся старухиной спины. А Егору строго: — Давайте, прекращайте! По вагонам пора...

Егор оторвался от матери и обнял жену. Старуха упала на колени. Костя склонился, чтобы поднять ее, но где-то далеко загудел паровоз, и все стали прыгать по вагонам. Так и не подняв старухи, Костя неумело полез в вагон, обрываясь и своим сундучком мешая влезать другим. Его стали ругать и смеяться над ним.

Тем временем поезд тронулся со скрипом и лязгом. Егор помог Косте втиснуться в вагон и вскочил сам. Старуху оттеснили, и Егор потерял ее из виду, но Анна шла рядом с вагоном. В луче слабого света, падающего из открытой двери, Егор видел, что она говорит ему, но слов услышать не мог. Из глаз ее текли слезы, а губы улыбались ему на прощание. Поезд пошел быстрее, и Анна уже с трудом догоняла его, но все не хотела отстать.

— Видно, до самого фронта проводить хочет,— сказал рядом с Егором чей-то веселый голос. И все засмеялись.

Анна побежала.

— Упадет бабочка, зашибется, испортит всю свою красоту!

— Не упадет,— сказал Егор, глядя на отстающую уже от вагона Анну.

— Твоя, что ли?— спросил его все тот же веселый паренек.

— Моя,— сказал Егор и высунулся из вагона, стремясь увидеть Анну.

— Позволь-ка, друг!— сказал ему боец с положительным и строгим лицом.— Позволь-ка, я дверь закрою, а то что-то сильно сквозит.— И, навалившись на ручку, с грохотом задвинул вагонную дверь.

* * *

Анна медленно возвращалась к станции. Почти уже рассвело, и теперь стало видно, что вдоль путей под брезентами и просто так стояли ящики разной формы и размеров, иногда до странности большие. На ящиках этих, накрывшись одеялами, среди мелкой домашней утвари спали люди. Тут были и взрослые и дети. Некоторые, проснувшись, бродили среди ящиков, видимо, разыскивая что-то; другие мылись, сливая друг другу на руки из дорожных чайников. Все это было удивительно и непривычно для маленькой уральской станции, и в другое время Анна спросила бы у первого же встречного человека, что это может значить. Но сейчас все это — люди с детьми и пожитками и ящики под брезентом — не заинтересовало ее. Она пришла к тому месту, где оставила старуху, но старухи уже не было. На этом месте стоял теперь мальчик на вид лет тринадцати или четырнадцати и совсем маленькая девочка — лет четырех. Они были закрыты с головой одним одеялом. Анна спросила у мальчика, не видал ли он старушки, той, что была с ней. Мальчик сказал, что видел: когда поезд ушел, старушка эта стала плакать и биться на земле, вот на этом самом месте. Пришли две женщины, подняли и увели ее.

— Ну и хорошо! — сказала Анна и, повернувшись к детям спиной, стала смотреть в ту сторону, куда ушел поезд. Затем, как бы впервые поняв, что поезд действительно ушел и не вернется больше, она вдруг разрыдалась.

Дети покосились на нее без любопытства и интереса, а отдали свое внимание желтой станционной собачке с обрубленным хвостом, которая подошла и стала обнюхивать маленькую девочку. Мальчик присел на корточки перед собакой и стал гладить ее. Стараясь удержать рыдания, Анна закрыла себе рот обеими руками. Вдруг кто-то обнял ее за плечи, и она услышала около своего уха мужской голос:

— Что, проводили?

Анна вздрогнула и, сразу перестав плакать, обернулась. Перед нею стоял мужчина высокого роста, без шапки, со слегка лысеющей головой. На плечах его была кожаная тужурка внакидку, из-под нее виден был пиджак с орденом, брюки засунуты в высокие сапоги. Глядя на Анну, он почти весело щурился. И почему-то сразу доверяясь ему, она ответила:

— Да, проводила.

— Брата или мужа?

— Мужа.

— Да,— сказал мужчина, глядя куда-то мимо нее.— Все сейчас провожают, вся страна. Все пришло в движение: одни приезжают, другие уезжают. Мы вот, например, приехали. А вы здешняя?

— Да, здешняя.

— Ну вот видите! Вам уже лучше. Но ничего, теперь мы тоже будем здешние.