Уроборос. Проклятие Поперечника

— Мало. Конечно же, мало… Будь он хоть самым распрекрасным человеком вашего мира, заступись за него все его обитатели без исключения, этого всё равно будет недостаточно!.. Потому что он, прожив здесь замечательную жизнь, уйдёт в Исчезновение, но не исчезнет, как вы себе это представляете. Исчезновение станет для него благодатной почвой, оросит его живительной влагой, трансформирует и преобразит, укрепит, поможет размножиться и распространиться по всей вечности… Мне снова придётся уничтожать целые миры вместе с ним, другие миры, полные таких же невинных и прекрасных созданий, как вы…

— А нельзя ли тогда… — на этот раз заговорила, скорее всего, Гертруда, — только вас… Ну, или этого Альфреда аннулировать, чтобы весь наш мир остался целым и невредимым? Если без аннулирования никак нельзя обойтись, то почему бы вам не забрать одного человека вместо того, чтобы уничтожать целый мир? Как-то это нерационально получается…

Уроборос медленно и не без удивления перевёл взгляд с Аделаиды на Гертруду. Образовалось что-то тревожное, проклюнулось из пустоты, из не существования, из абсолютного мрака, и начало расти, как дерево — сообщение всему миру: нет ничего страшнее неизбежности жизни! Я почувствовал этот древний страх — то, как он проклюнулся в Уроборосе, — переведя взгляд с одной девушки на другую, он понял, что по какой-то неведомой причине не может их отличить друг от друга. Это было чем-то невозможным, — не существовало в природе ничего одинакового настолько, чего бы он не смог отличить… До этого момента… Девушки были совершенно одинаковыми, словно какое-то незнакомое существо, раздвоенное и помещённое в одну и ту же реальность. Идентифицировать его он не мог — посчитал это казусом, вызванным тем обстоятельством, что он ещё не совсем он, — более, чем наполовину, но все же пока не полностью Уроборос. Поэтому и не может найти ни одного отличия в девушках.

— Это так не работает! — сухо ответил Уроборос, и его голос был таким сухим, что, кажется, мог в любую секунду рассыпаться в прах. — В другое время, в другой обстановке, в другой жизни я бы объяснил вам, что такое рациональность во всех подробностях, но не здесь и не сейчас… Поэтому буду краток: аннулировать меня одного не получится… И вашего Альфреда — тоже не получится… Или сразу всех скопом, нас, меня и его, и вас, или никого…

— Значит, всё-таки можно никого?

Уроборос не понял, кто сказал это, Аделаида или Гертруда, не успел заметить, поэтому переводил взгляд с лица одной девушки на лицо другой.

— Нельзя! — рявкнул он, демонстрируя на этот раз крайнее раздражение, на грани бешенства. — Чего вы вообще вцепились в эту никчемную интерпретацию?! Что в ней такого примечательного? Убогая, недоделанная, ущербная… Было бы из-за чего убиваться… Ну, сгинете здесь и что? От этого вас не станет меньше! Каждый из вас преспокойно продолжит существовать в бесчисленном количестве других интерпретаций, и любая из них — намного лучше этой… Ну, положим, не любая… Но, без сомнения, добрая половина из них — точно. Выбирай, что называется, на вкус! Никто вас там трогать не будет… Живите, сколько хотите и как хотите… Аннулируются только те интерпретации, без которых качество вселенной только улучшится… И вам это на руку. Живите и радуйтесь, сколько душе угодно… А всякую гадость оставьте мне… Её вытравливать — моя обязанность и работа…

— Да он всё врёт! Мозги нам пудрит! Это же ясно, как божий день! Он не может никого здесь аннулировать без нашего согласия! — это был не идентифицированный выкрик из толпы. Нельзя было даже точно сказать — мужской голос или женский.

— Кто это сказал? — Уроборос заметался вдоль толпы, которая стояла перед ним стеной, плечом к плечу. Он заглядывал в лица всем подряд и даже высоко подпрыгивал, чтобы посмотреть над головами. — Да кто это сказал-то? Признавайся! Не бойся! Не аннулирую.

В одном месте толпа медленно расступилась, пропуская кого-то, как до этого Аделаиду и Гертруду.

— Давай, давай! Выходи! — подгонял Уроборос таинственного смельчака. — Посмотрим на тебя вблизи.

Вышла Микаэла и позвала каким-то не своим голосом:

— Альфред, Альфред!

Уроборос перевернулся, как монета, орёл — орешка, — оказался направлен внутрь меня, а я — наружу. Зачем-то дал мне возможность увидеть Микаэлу и пообщаться с ней.

— Микаэла! — ответил я.

— Это ты! — она подошла ко мне настолько близко, насколько это было возможно. Её лицо стало миром, кафе, людьми, и оно было настолько полноценно и красиво, что я не понимал, как можно его не любить. Это казалось чем-то настолько абсурдным и неестественным, что вызывало тошноту. Ничего более родного и близкого не существовало для меня в этом мире, чем лицо этой нелюбимой девушки.