Уроборос. Проклятие Поперечника

Некоторое время мне нравилось следовать везде за Лангобардом, но лишь потому, что я не знал, чем ещё себя занять, — особого труда мне не составило быстро вникнуть во все особенности, тонкости и нюансы его профессии: целыми днями бродишь по своему участку, наблюдаешь, размышляешь, если кого-то встречаешь на своём пути, не вмешиваясь в естественный ход событий, лишь констатируешь происходящее, не навязываешься в друзья, не даёшь советов, общаешься только в том случае, если этого хочет собеседник, не привязываешься к нему, не проявляешь никаких чувств, сохраняешь нейтральный статус — и так до тех пор, пока ситуация не подходит к своему логическому завершению; после этого приходишь домой, в спокойной обстановке ужинаешь, обдумывая увиденное и пережитое за день, записываешь всё, — при чём, насколько я понял, неважно в каком виде, — глиняные таблички, клинопись, папирус, краска, чернила, бумага, зубила, скребки, перья, ручки, компьютер, лазерный принтер, магнитные и цифровые накопители, — допускается, любая письменность, на любых языках и материалах с использованием любых средств написания, отчёты принимаются даже в звуковом виде.

Лангобард везде брал меня с собой, не спрашивая, хочу я этого или нет: утром его храп, не дающий мне спать практически всю ночь, резко прерывался, — какой сладостной, оказывается, бывает тишина! Удивительно было чувствовать не вибрирующий воздух! Когда хозяин замка спал, кажется, вибрировало вообще всё, кроме каменного ложа, — шкуры, которыми мы укрывались, стены, весь окружающий мир и, самое ужасное, я, — спасало только ложе, к которому я прижимался, отодвинувшись как можно дальше от той его стороны, где, распластанный во все стороны, наслаждался сладким сном Лангобард; когда храп прекращался, я старался как можно быстрее провалиться в забытье, чтобы успеть хоть немного насытиться им до того, как Лангобард начнёт трясти меня со всей дури и орать "Давай просыпайся, соня! Нас ждут великие дела! Ну ты и спать горазд! На что уж я люблю это дело, но ты, надо признать, меня превзошел. Поздравляю! Трясу тебя трясу! Уж думал ты помер". Конечно, я не жаловался на храп, что не могу ночью из-за него спать, не просил найти мне какой-нибудь укромный, самый отдалённый от каменного ложа уголок в замке для сна — не из опасения, что Лангобард разгневается и что-нибудь со мной сделает, побьет, перестанет кормить и поить варевом и выгонит на улицу, — я довольно быстро сообразил, что не пропаду там, — можно пойти по Дороге, зайти в Торговый центр, где есть практически всё, но при этом нет торговли, — бери что хочешь, сколько хочешь, делай что хочешь, и тебе за это ничего не будет, и платить ни за что не надо; в Библиотеке тепло и уютно среди множества книг, можно там оборудовать себе лежбище-жилище, где отдыхать в тишине, почитывая книжки, а за едой и одеждой ходить в Торговый центр. Но помимо всего этого существовал Долг, через который, как мне представлялось, перешагнуть было невозможно и даже пробовать не стоило — именно Лангобард нашёл меня, словно и не нашёл вовсе, а родил, став мне, в некотором смысле, отцом, и вместе с этим появился Долг — вырос так же естественно, как сорняк на дороге, — никак не изведешь, — остается ждать, когда он высохнет, поникнет, обратится в прах и, следовательно, будет погашен.

Обычно после сна мы с Лангобардом купались в бассейне, — он весь такой энергичный, бодрый, фыркающий и плещущийся, а я квёлый, как увядшая зелень, — тихо уплывал подальше от него, ложился на спину, широко раскинув руки, замирал, мгновенно проваливаясь в полуобморочное состояние, не дотягивающее до сна лишь самую малость, — пребывал в нём до окончания водных процедур Лангобарда, когда он, подплыв ко мне, начинал бить ладонями по поверхности рядом с моими ушами, хохотать и орать: "Проснись и пой! Никак не придумаю, как тебя называть. Может быть, Дайте-мне-спокойно-поспать? Ха-ха! А что? Хорошее имя, как раз для тебя. Ладно, поплыли завтракать!"