Уроборос. Проклятие Поперечника

Раз в несколько дней Лангобард затаривался в Торговом центре продуктами для своего нехитрого варева: проходя мимо стеллажей, не глядя, выхватывал — консервы и упаковки, бросал в рюкзак, — отслеживать хоть какую-то закономерность, составляющую рецепт его блюда, было совершенно бессмысленно, потому что ингредиенты менялись, — постоянным оставалось лишь их общее число, — пятнадцать, — почему-то Лангобард считал, что именно это число играет определяющее значение для получения одинакового результата, — новое его варево по вкусу практически не отличалось от старого. Меня эта особенность не переставала удивлять! Лангобард шагал быстро вдоль стеллажей, вслух ведя счёт взятым продуктам, — в этот момент ни в коем случае нельзя было его трогать, отвлекать, — сбиваясь со счета, он бранился на чём свет стоит, вываливал всё содержимое рюкзака, куда попало, и начинал сбор заново, резко и громко произнося, словно вбивая слова-гвозди себе и всем окружающим, если таковые, кроме меня и Дамы Т, имелись, прямиком в мозг: "Один! Два!.. Пятнадцать!"

Обед — счастливейшая пора для меня, если можно так назвать примерно пол часа свободного времени, подобная волшебному мешку Санта Клауса или Деда Мороза, битком набитому подарками, предназначенными только одному человеку — мне — что успеешь вытащить за это время из него, всё твоё! Организм Лангобарда проявлял в этом деле особенную пунктуальность: позевывающим ртом и слипающимися веками начинал призывать хозяина к срочному возвращению домой, чтобы там сначала съесть увесистую порцию варева, выпить полную чашу пойла, а потом — приступить к послеобеденному сну. На весь этот период я переставал существовать для Лангобарда — казалось, он не обращал на меня ни малейшего внимания, бурчал что-то невнятное себе под нос, разогревал еду и питьё в котлах, висящих на крюках в камине, трапезничал не спеша, после чего падал, как подкошенный, на ложе, покрытое шкурами, и, ещё в воздухе, не рухнув окончательно, начинал храпеть на весь замок, — я ждал этого мгновения, наверное, с таким же нетерпением, как юный любовник ждёт первого свидания с возлюбленной, — поначалу я просто бесцельно бродил внутри замка, снаружи и в ближайших его окрестностях, — по сути в радиусе, позволяющем слышать храп, — и как только он прекращался, я со всех ног бросался в замок, откуда уже доносились бешенные вопли проснувшегося Лангобарда: "Ты где, чёрт бы тебя побрал?! Я, конечно, безумно рад, что не вижу твоей рожи сразу, как только открываю глаза после сна. Уж лучше бы в такие мгновения мне видеть Даму Б, чем тебя, но, так как это невозможно, то уж лучше видеть тебя, чем Даму Т, что значительно хуже, чем не видеть вообще ничего! Так что, будь любезен, покажись незамедлительно, иначе я буду очень расстроен!" И я показывался, стараясь не подавать виду, насколько это было возможно, что запыхался, и отвечал на его вопрос "Где был и что делал, пока я спал?" — "Копошился в помойке своей памяти!" — ещё были варианты сравнения памяти с — выгребной ямой, свалкой, клоакой, отхожим местом, канавой и тому подобное, — такой ответ Лангобарда более или менее устраивал, после чего он кивал головой, махал рукой, подтверждая, что от моей памяти ничего хорошего ожидать не следует, и мы отправлялись на послеобеденный обход участка, граничащего с Городом — по сути это была его окраина; мы шли по ней зигзагами, выписывая замысловатые узоры, стараясь не повторяться, но всё равно перед нами всегда открывалось одно и то же: сначала лес, который мы проходили насквозь, потом — пустырь, нежилой сектор с какими-то складами и ангарами, — жилого сектора касались едва, — шли обратно другим путём, но очень похожим на предыдущий — нежилой сектор, пустырь, лес, и снова поворачивали в сторону Города, — так до тех пор, пока наш участок не заканчивался, после чего наконец-то отправлялись домой.