Уроборос. Проклятие Поперечника

— Нет никакого практического назначения у этого ожерелья, — продолжал Лангобард назидательным тоном. — Всё это иллюзия, необходимая для поддержания в нас работоспособности на должном уровне. Назначение у нас только одно — чисто эстетическое, служить одним из бесчисленных украшений создателя вселенной, любящего себя больше, чем мы можем это вообразить. И задача у нас одна — соответствовать своей сути, блистать не ради себя, покуда не погаснем, после чего нам подберут подходящую замену, обновят ожерелье, а нас утилизируют.

— Глупость всё это! — не смог удержаться я от возражения. — Ваши личные измышления, не имеющие ничего общего с действительностью.

— Никто не вечен, кроме создателя. Опять ты не хочешь заглядывать в бездну своей памяти, — что-то Лангобард как-то сник на этой теме, даже ростом стал меньше, голосом тише; я чувствовал, что могу при желании его добить и прихлопнуть, как назойливую муху.

— Все живут вечно по определению, не вечные только те, кто сам этого хочет и делает выбор в пользу прекращения своего существования, но и тогда не лишается последнего шанса вновь пробудиться к жизни, если вдруг захочет разгореться, подобно искре, бесцельно мечущейся в бескрайней пустоте. Вот какую информацию я обнаруживаю в бездне своей памяти.

Лангобард оставил мои слова без ответа, но при этом всё равно не стал похож на муху, которую можно с легкостью прихлопнуть, — более того, энергия, загнанная в угол внутри него, готова была вырваться наружу разрушительным смерчем, — что-то не очень мне хотелось быть с ним рядом в этот момент!

Так всегда бывало: мы выходили из Библиотеки до крайности обозлённые друг на друга, молча и хмуро зыркая по сторонам, готовые пустить в ход кулаки, дай только повод — Лангобард некоторое время не выполнял свои служебные обязанности, игнорировал всё происходящее, не замечал путников, нуждающихся во внимании, но время шло, картинка менялась, и наше состояние вместе с ней: Лангобард первый начинал говорить, — если бы не он, я бы, наверняка, молчал до скончания века, — выдавал что-нибудь вроде "Ты видел какие уши у того путника? Одно оттопырено, другое висит. И так жалобно смотрел на нас, словно говоря: "Ну заговорите со мной, заговорите! Никто этого не делает из-за моих ушей, потому что они противоречат друг другу. Поэтому я хочу навеки погрузиться во тьму, чтобы не думать больше об этом", и хохотал чуть ли не до упаду, потом начинал придумывать план, как бы ему так обойти свой участок в Торговом центре, чтобы избежать встречи с Дамой Т, которая, наверняка, уже караулит его там, как улизнуть, едва заметив её, и не вызвать подозрения в том, что он намеренно избегает с ней встречи, и какой придумать повод поскорее уйти, если она его всё же поймает, — не случалось такого, чтобы Дама Т не поймала его, отчасти потому, что Лангобард, как и Дама Б, позволял поймать себя: когда становилось понятно, что ускользнуть не получится, Лангобард говорил одно и то же "Это конец! Дама Т провела нас вокруг пальца. Не ожидал я её здесь встретить в это время — хитрый ход… Ну, что ж, есть повод вас познакомить". И он, каждый раз, тщательнейшим образом знакомил нас, рассказывая ей обо мне, а мне о ней всё, что мы уже знали наизусть. Понимая, что прерывать его чревато непредсказуемыми последствиями, мы молчали, делая вид, как будто видим друг друга впервые, — изредка, улучив мгновение, Дама Т вставляла какое-нибудь слово, которое Лангобард стремился оборвать на корню, но наступало всё-таки мгновение, когда силы его, необходимые на продолжение пустой болтовни, иссякали, и он умолкал, позволяя Даме Т овладеть ситуацией — она была, кстати говоря, на удивление интересна и словоохотлива, рассказывала разные захватывающие истории о недавних своих встречах и приключениях. Лангобард слушал её с демонстративно скучающим видом, непрерывно громко позевывая, чего нельзя было сказать обо мне — я с большим удовольствием её слушал, вместе с ней смеялся и грустил, разгадывал чужие загадки и придумывал собственные. Потом Лангобард, измученный тщетными попытками придумать какой-нибудь повод, чтобы уйти, говорил: "Ну, вижу вам тут и без меня хорошо! Желаю здравствовать!" И уходил, несмотря на отчаянные заверения Дамы Т, что нам без него будет плохо, — я торопливо откланивался, извинялся за его неучтивость и догонял его, — остаться с Дамой Т наедине я по понятным причинам не рисковал.