Усё

Кристина вскрикивает. Я отворачиваюсь. Ему уже не помочь. Но Крис подбегает к берегу, в ее лице отчаяние, я всерьез опасаюсь, как бы она не полезла в воду спасать тонущую птицу. Но птица далеко, метров тридцать-сорок. Крис беспомощно мечется, наблюдая, как голубь гибнет.

– Пойдем, – говорю я.

Мне все кажется, что она не выдержит и прыгнет в ледяную воду. Крис смотрит на меня, как будто чего-то ждет.

Остаток дня она подавлена. Бредет, уставившись в землю, ушла вперед, думает, я уверен, об утонувшей птице. А у меня дико, совершенно нестерпимо чешется ступня. Я пытаюсь согнуть ее в ботинке, потом разогнуть, предпринимаю неудачные попытки почесать ее о стельку, без конца останавливаюсь, от зуда у меня дергается лицо, я едва сдерживаюсь, стучу ногой о землю, тру подошвой асфальт. От этого трения башмака об асфальт эффект ровно обратный – ступня чешется в разы сильнее. Я все-таки останавливаюсь, развязываю шнурок и, пробравшись в недра ботинка, с упоением раздираю ступню чуть повыше пятки двумя стрижеными ногтями, испытывая истинное блаженство. Залезаю под носок. О-о, шепчу я, о-о.

Крис убежала далеко вперед. Я думаю, случись со мной приступ, она бы даже не заметила, поглощенная своей травмой. В электричке Крис глядит в окно, со мной не разговаривает, будто я в чем-то виноват. Я сижу без ботинка, он болтается на большом пальце ноги, чешусь и крайне озабочен составом ткани носка. Полиэстер с шерстью, прикидываю я. Вернусь домой, выброшу к чертовой матери. Я мысленно составляю отзыв для Озона, где я заказал эти носки, у меня еще четыре пары таких. Я собираюсь спасти человечество.

Не покупайте носки фирмы «Сальвадор»! Вас ждут зуд отверженности и неумолимая чесотка небытия.

Крис сидит прямо, похожая на Сиддхаттху Гаутаму, узревшего за пределами дворца страдания человеков.

Жить страшно, жить страшно, повторяет она весь вечер.

В следующее воскресное утро я предлагаю пойти кормить птиц. Просвет в лице! Улыбка безнадежно больного! Да!

Наварили пшена, перловки. Зашли в магазин, взяли двести грамм изюма, синицам кусок свиного жира, перевязали веревкой. Купили сыр, для щей капусты, моркови, это уже себе.

– Как страшно жить! – одергивая липнущую к ногам плиссированную юбку, Крис развешивает кормушки на ветках, кидает щедрые горсти пшена голубям на асфальт. – Такой жестокий мир. Такой жестокий.

Я молчу, что тут скажешь. Этой планете ноль.

– Птицы – это души умерших. Посредники между тем миром и этим. Их глаза – окна поезда, из них можно взглянуть на нас, пока еще живых. Но когда видишь смерть птицы, что это значит? Поезд сошел с рельсов?

– Может, безбилетник?

Крис смеется, окруженная голубями.

– Куда повесим сало?

– Подальше.

Мы идем и идем.

– Тут?

Крис забирается на пригнутое к земле дерево, осторожно шагает по стволу, выше и выше, подбирается к рядом стоящему второму дереву, хватается за ветки, с шуршанием и легким треском они тянутся и гнутся. Падают сухие сучья. Она привязывает сало. Машет.

– Лезь сюда! Тут прекрасно!

– Не-е…

– Хочу дом на дереве, – кричит она.

Спускается. Спрыгивает, отряхивает ладони.

– Я смотрела передачу. Дома на деревьях. Вот я денег заработаю и уеду в Африку. Буду жить на баобабе.

– Баба на баобабе.

– Заведу хозяйство. Козу, кур. У них тоже будут домики на ветках. Буду пить козье молоко, делать сыр, по утрам жарить яичницу.

– А хищники? Они съедят сначала кур, потом козу, потом тебя.

Крис мрачнеет.

– Ужасно устроен мир. Откуда взялись эти хищники? Зачем они нужны?

– А что же тогда есть зимой?

– Зимой пусть все спят! Анабиоз!

Прилетел дятел и начал есть синичкино сало.

– Кушай, кушай, – радуется Крис.

– Сало ест, между прочим, – ехидно замечаю я.

Прилетели две лазоревки. Потом еще две.

Из земли вылезла мышь. Поводила носом. Прискакала белка. из-за дерева выполз еж. Выбежал заяц. Захрюкал кабан. Ломая ветки кустарника, из леса появился лось.

Мы накормили всех! Пригодились и сыр, и капуста!

Потом вышел мужик в драном пуховике, подмышками перья, попросил закурить. Я отдал ему свою пачку.

– Жить хорошо! – сказал, закуривая, мужик. – Мать-земля всех накормит! Бог все видит! Дай вам бог, ребятки, сытую старость и легкую смерть!

Театральное

Я тиран, тридцать тиранов. Крис меня так видит, а я злюсь на ее легкомыслие. Нет, возникаю я, это нет, и то нет. А это тем более. Нет пурпуру, стразам и жемчугам. Нет огням и фейерверкам, перьям, чешуе, хвостам – категоричное нет.

Вчера из Москвы прилетела моя бывшая. Приперла в подарок восьмитомник Гессе.

– С новосельем, Кристи, дорогая. Читай, Развивайся. Я сама давно из него выросла. Писатель невероятный, пишет для духовно богатых подростков, тебе понравится.

– Ты меня преследуешь? – придавая голосу полнейшее равнодушие, спросил я.

– Ребята, я так соскучилась по вам. Помните, как мы душевно с вами сиживали? Я приехала вам сказать, у меня не было и никогда не будет таких уютных людей, как вы.

Крис раскрыла ей свои объятия, я же язвительно пробормотав «утипути», отбежал подальше, делая вид, что смотрю в окно.