Успех

Тем временем комик Бальтазар Гирль в артистической уборной снимал с себя грим. Хмуро сидя на простом табурете, он при помощи вазелина удалял с носа белила, придававшие ему такой жалкий вид, а со щек — ярко-красные румяна. При этом он негромко ворчал, что пиво недостаточно теплое: он страдал несварением желудка и потому мог пить только подогретое пиво. Его спутница жизни, бойкая особа, изображавшая на сцене брандмейстера и еще не успевшая снять форму пожарного, старалась его успокоить. Комик Гирль был человеком трудным, он всегда пребывал в угнетенном состоянии. Она уверяла его, что пиво как раз той температуры, что предписана врачом. Но он сердито продолжал что-то бубнить себе под нос о глупых бабах, которые всегда норовят оставить последнее слово за собой. Ему, разумеется, передали, какая солидная публика собралась в тот вечер послушать его, и он, при всем своем напускном безразличии, внимательно следил за малейшей реакцией зала и приходил в бешенство, если самая ничтожная крупица его остроумия пропадала зря. А сейчас он злобно ругал этих кретинов, восхищавшихся его игрой. Ему-то от этого какой прок? Неужели эти люди воображают, что ему самому его собственные шутки доставляют удовольствие? Чепуха! Он до краев полон любви к своему Мюнхену. И мечтает о настоящей комедии, в которой смог бы выразить себя, родной Мюнхен и весь мир. Но им этого не понять, этим идиотам, пустоголовым баранам! Этого они ему не позволят.

Мрачный, жалкий, со скучающим выражением лица, невероятно худой, с впалыми щеками, стоял он посреди уборной, пил пиво, поглядывая на свою подругу, негромко бранился; длинные подштанники болтались на нем, как на скелете. Наконец, поддерживаемый под руку спутницей жизни, он поплелся к трамвайной остановке — он был скуп и, несмотря на хорошие сборы, не позволял себе такой роскоши, как такси. На площадке вагона, страшась прикосновения чужих людей, он крепко прижался к своей подруге.

16

Свадьба в Одельсберге

На этот раз Иоганна отправилась в тюрьму Одельсберг поездом. Поездка была утомительная, пришлось дважды делать пересадку. Вагоны этих медленно ползущих, переполненных составов были старые и замызганные. Инженер Каспар Прекль, так же как прежде Гесрейтер, предложил отвезти ее до места на машине. Но хотя путешествие по железной дороге оказалось очень тяжелым, Иоганна в глубине души радовалась, что из-за скверной погоды не поехала на машине. И даже была довольна, что тюремное начальство не разрешило Каспару Преклю быть свидетелем при бракосочетании. Она не испытывала сейчас никакого желания находиться в обществе этого фанатичного молодого человека с дурными манерами и неудобным характером. Правда, она оказалась совершенно беззащитной перед лицом нескольких назойливых журналистов. Не сумев выудить у нее никаких пикантных подробностей, они в отместку нагло пялились на нее, громко обсуждали ее внешность, щелкали фотоаппаратами.

И вот наконец голая дорога, ведущая в тюрьму. Вокруг плоская, унылая равнина, чем-то напоминающая непокрытый стол. Обнаженный, безобразный куб тюрьмы, с равномерно выколотыми крохотными глазницами окон, не столько скрадывавшими, сколько подчеркивавшими высоту стен. Огромные, тяжелые ворота, охрана, комната проверки документов, длинные затхлые коридоры. Вид во двор с замурованными деревцами.

Иоганну провели в кабинет начальника тюрьмы. На кроличьей мордочке старшего советника Фертча была написана важность, усики быстро шевелились в такт движению губ, торчащие из носа волосики вздрагивали, весь вид господина начальника тюрьмы говорил о судорожной работе мысли. Он напряженно размышлял над тем, что кроется за этим браком, какими хитроумными мотивами были вызваны и первоначальный отказ, и вообще все это кривлянье, бравада и выверты заключенного номер 2478. Но ответа на эту загадку так и не нашел. Где-то тут, это господин Фертч чуял безошибочно, кроется возможность выжать нечто полезное для его, Фертча, карьеры. Во всяком случае, эта свадьба пахнет сенсацией, и хорошо бы это использовать. И он решил держать себя просто и благосклонно-покровительственно. Он даже заранее придумал парочку острот, которые при случае могут стать достоянием печати. «Так вот, значит, какие дела», — с мимолетной улыбкой, обнажавшей гнилые зубы, обратился он к Иоганне. В кабинете находились еще полный, застенчивый человек в длиннополом черном сюртуке и с внушительной цепочкой от часов на животе — бургомистр близлежащего поселка, который должен был выполнить формальности, предусмотренные обрядом бракосочетания, и учитель, которому предстояло сделать запись в регистрационной книге. Он тоже чувствовал себя очень неуверенно и сильно потел. Репортеры, приехавшие вместе с Иоганной, стояли вдоль стен. Иоганна, медленно поворачиваясь к ним, досадливо переводила глаза с одного на другого.