Успех

Звали его Фертч, чин — старший государственный советник, оклад по двенадцатому разряду и возраст уже такой, что для увенчания карьеры у него оставались считанные годы. В эти оставшиеся несколько лет должно было решиться, добьется ли он солидного положения. Он мечтал получить следующий чин и оклад по высшему, тринадцатому разряду, чтобы затем выйти на пенсию в чине директора департамента. О персональном окладе директора департамента, превышавшем все разрядные оклады, он даже мечтать не смел. Но остаться тем же старшим советником, было равносильно бесславному, печальному концу всей карьеры. Если ему суждено навсегда остаться старшим советником, тогда жизнь утрачивала всякий смысл. Итак, он жаждал сделать карьеру, с каждым днем все нетерпеливее высматривал подходящий случай, который привлек бы к нему внимание начальства, и всегда был начеку. Его губы беспрестанно шевелились, одновременно подрагивали отдельные волоски вокруг них, что придавало господину начальнику сходство с кроликом.

— Что вам угодно? — спросил он. Он был преисполнен любопытства, смешанного с недоверием, и постоянно ждал какого-нибудь подвоха, особенно со стороны этого арестанта номер 2478, этого Крюгера со скандальной славой. Мартин Крюгер просил разрешение на выписку книг.

— Стало быть, книг тюремной библиотеки вам недостаточно? — сказал начальник тюрьмы. Дрогнули губы, и в унисон им радостно затрепетали волоски в ноздрях. Начальник был сообразителен. Его «пансионеры» прибегали ко всевозможным хитростям и уловкам, это было вполне естественно, но он всякий раз оказывался чуть хитрее их. Он не верил в любознательность Мартина Крюгера. Пересылка книг нередко служила лишь предлогом для того, чтобы тайком передать заключенному либо получить от него запрещенные сведения. Приходилось тщательно проверять книги, не вложена ли в переплет либо между двумя склеенными страницами записка. А этот просмотр отнимал много времени.

— Какие у вас еще будут пожелания? — поинтересовался г-н Фертч. Он любил едко и игриво подшучивать над своими «пансионерами».

— У меня их много, — ответил Мартин Крюгер.

— Послушайте, милейший, — с наигранным дружелюбием произнес старший советник, — вам никогда не приходило в голову, что вы здесь не свободный художник, а арестант?

Такая просьба со стороны заключенного да еще первой ступени, заявил г-н Фертч, граничит с цинизмом. Следует подумать, не наложить ли на него взыскание за подобную наглость. Отдает ли себе доктор Крюгер отчет в том, что тогда отпадет всякая возможность сократить ему срок наказания?

Мартин Крюгер, несмотря на многократные замечания, вызывающе улыбнулся и вежливо поправил Фертча.

— Я, милостивый государь, рассчитываю не на сокращение срока, а на оправдание и реабилитацию.

На столь непостижимую дерзость и особенно на «милостивого государя» человек с кроличьей мордочкой не нашелся, что ответить.

— Вон отсюда! — рявкнул он и судорожно проглотил слюну.

Широкая, чуть сутулая, серо-коричневая спина Крюгера не спеша поплыла к двери и вскоре исчезла за ней.

Удивительно, что заключенный номер 2478 после этого случая не только не был наказан, но после посещения тюрьмы каким-то высокопоставленным чиновником его даже перевели на вторую ступень. Тут, видимо, действовала чья-то невидимая рука, стремившаяся смягчить наказание заключенному, что, однако, постоянно наталкивалось на упорное сопротивление. Ходили слухи, будто министр юстиции не слишком склонен применять к заключенному всякие строгости, но на этом настаивает министр просвещения и вероисповеданий, доктор Флаухер, в компетенцию которого, правда, подобные вопросы не входят. Начальник тюрьмы Фертч неусыпно следил за малейшей переменой, готовый мгновенно услужить членам кабинета министров, подобно тому как собака во время трапезы своего хозяина внимательно следит за каждым его движением, боясь упустить момент, когда ей бросят лакомый кусочек.

На второй ступени Мартину Крюгеру было разрешено во время ежедневной прогулки разговаривать с одним из товарищей по заключению. Ему стали также довольно часто выдавать письма и, уж во всяком случае, знакомили его с их содержанием, за исключением тех мест, которые признавались недозволенными. В этих случаях начальник тюрьмы лично читал ему письма своим тусклым голосом, шутливо-иронической интонацией выделяя самые любопытные пассажи и беспрестанно запинаясь, так как пропуски часто делались буквально среди фразы. Однажды он прочел заключенному письмо Каспара Прекля.