Успех

Гости стали прощаться. Иоганна, в отличие от других, решила пойти пешком, и Гесрейтер вызвался ее проводить. Он гордо шагал с нею рядом. Она произвела впечатление и тем самым уже кое-чего добилась. Он воспринимал это как свой личный успех. Этот грузный человек сейчас весь излучал оптимизм. Иоганна была настроена скептически и не разделяла девяти десятых его радужных надежд, но, готовая удовольствоваться и одной десятой, весело шла рядом; его массивная фигура казалась ей неплохой опорой.

Во время совсем не близкого пути он болтал о всяких пустяках, пока наконец не заговорил о дурацком запрете заниматься графологией. Высказал предположение, что это, очевидно, отразится на материальном положении Иоганны. Можно себе представить, что без особой нужды человек не станет корпеть над каракулями всяких там идиотов. Иоганна, вспомнив, как резко и недвусмысленно выражался Жак Тюверлен, наслаждалась сейчас той деликатностью, с какой Гесрейтер делал свои намеки. После короткого молчания она ответила, что да, покупать картины ей, не в пример Гесрейтеру, не по карману. Затем, словно невзначай, обронила, что рассказ г-на Пфаундлера натолкнул ее на мысль съездить зимой в Гармиш. Гесрейтер бурно выразил свой восторг. Съездить в Гармиш — великолепная идея! Там в непринужденной обстановке проще завязать нужные связи, люди там приветливы и очень дружелюбны. Разумеется, ей нужно поехать в Гармиш. Пусть она заблаговременно сообщит ему, когда соберется туда. Он непременно хочет ей помочь и будет ужасно огорчен, если она лишит его этой возможности. Иоганна может на него положиться, он все сделает наилучшим образом. При словах «сделает наилучшим образом» Иоганна слегка вздрогнула, как вздрогнула, когда он под благовидным предлогом заговорил о деньгах. У дверей ее дома он, задержав крепкую, с квадратными ногтями руку Иоганны в своей пухлой и холеной, доверительно и настойчиво поглядел томными глазами в ее широкоскулое, открытое лицо.

Ложась спать, Иоганна улыбалась. Она с улыбкой вспоминала старомодные, приятные манеры фабриканта Пауля Гесрейтера, пыталась воспроизвести размашистые движения его рук — словно он загребал воздух — и твердо решила ехать в Гармиш. Так с улыбкой она и заснула.

8

Некоторые замечания по делу Крюгера

Жак Тюверлен диктовал своей миловидной чистенькой секретарше статью о деле Крюгера: «Мартин Крюгер, — диктовал он, небрежно расхаживая по кабинету в своем свободном одноцветном домашнем костюме, — пресловутый Мартин Крюгер неудобен правительству. Взгляды этого человека противоречат самой сути баварцев и методам управления страной. Его воззрения на искусство также находятся в противоречии с нравами и обычаями, столь дорогими сердцу консервативного горного племени, населяющего Баварское плоскогорье. Ну, а тот факт, что эти нравы и обычаи отличаются от нравов и обычаев остальной Европы, что некогда они определялись условиями жизни и потребностями мелких селений либо отдельных хуторов, что они патриархальны и, следовательно, нелогичны и вредны, ровным счетом ничего не значит. Уже одно то, что Мартин Крюгер в своей области претворял в жизнь более широкие взгляды, отвечающие нынешним оживленным связям, но противоречащие взглядам общепринятым, узким и ограниченным, дало правительству этой косной страны право объявить человека с неугодными ему воззрениями преступником и отделаться от него».

Из громкоговорителя неслись пронзительные звуки танца, приятельница по телефону упрекала Жака Тюверлена за то, что она напрасно прождала его в ресторане. Он действительно забыл о ней, но свалил все на секретаршу, хотя та была ни при чем, потому что он ее не предупредил. Курьер издательства настойчиво требовал гранки. Он не уйдет, пока не получит гранок, — так ему было велено. Жак Тюверлен любил шум во время работы. Секретарша терпеливо ждала, и он снова начал диктовать. «Более объективный и совершенный суд назвал бы истинные причины, из-за которых человека считают общественно опасным и, следовательно, подлежащим устранению. Этот человек выставил в национальной галерее произведения искусства, неприятные обществу, — значит, его необходимо устранить и для устрашения других — покарать. Но почему — и это ведь вредит престижу баварского правосудия, — нужно карать человека не за то, что он выставил в галерее хорошие картины, а за мнимую связь с женщиной и за ложную присягу, которой он не давал? Почему министр юстиции не заявит открыто и недвусмысленно: «Ты подрываешь наши устои, ты для нас неприемлем, тебя нужно убрать — уничтожить или, по крайней мере, изолировать!»