Утешение философией

XII. Счастлив безмерно, узреть ктоБлага источник сумеет.Счастлив всегда, кто способенОсвободиться от тяжких Пут, что земля налагает.Горько Орфей-песнопевец[133]С плачем о милой супругеСердце терзал. Дивной песнейЖалобной мог он заставитьДвигаться лес и теченьеРек прекратить. Не боялсяЛьва примирить с боязливойЛанью. К тому же не страшноБыло ему лицезреньеПса, усыпленного песней.

Грудь его полнилась ею,Лирные звуки летели,Только уже господинаНе веселили нисколько.С жалобой он на ВсевышнихВ царство Аида спустился.Здесь, умеряя звучаньеСтрун своих сладостным пеньем,Что почерпнул из ключей онМатери нашей богини,Он зарыдал, и всю тяжестьСкорби безмерной с любовьюСоединил, их удвоив.Он в возбужденье ТенаруСмог привести и мольбою

Милость богов всех подземныхВыпросил. Пес же трехглавыйОцепенел, новой песнейЗавороженный Орфея.Мести богини, караютЧто за злодейства, ланитыВсе оросили слезамиГорькой печали и грусти.И колесо, что пыталоМукою злой Иксиона,Даже оно перестало,Грозное, быстро вращаться.Долгой измученный пыткой,Средь водопадов бродящийВновь обретает надежду

Бедный Тантал. Даже коршунМузыкой той упоенный,Больше терзать не желаетТиция печень. И мощныйМрачного царства владыка,Сжалившись, милость даруетВсю песнопевцу Орфею, —Песнею куплена милость.Вновь обретет он супругу,Да соблюдает условье —Только и не обернется,Не поглядит на жену онДо возвращенья на землю!Но ведь любви не прикажешь,Только она и решает.

Видит свою Эвридику,Вдруг обернувшись на граниСвета и мрака, и губитЭтим себя и супругу.Страстно хотите, чтоб разумК свету вас вывел, но будетМраком погублен, кто взглянетВ бездны его – и утратитВысшее счастье навеки.

Книга четвертая

I. Философия, с лицом, полным достоинства, медленно и приятно пропела эти стихи, а я, еще не вполне утешившись от скорби, глубоко проникшей в душу, прервал ее, когда она вознамерилась произнести нечто подготовленное ранее. Я воскликнул:

– О провозвестница истинного света[134], речи, которые ты произносила, убеждая меня, твои божественные рассуждения и доказательства невозможно опровергнуть. И хотя они ранее были забыты мною, однако я не могу сказать, что суть их была мне совсем неизвестна в прежние времена. Истинная и величайшая причина моей печали заключена в том, что я не понимаю, как может вообще существовать или избегать наказания зло, если благо – повелитель всего сущего[135]. Подумай только, ведь это достойно удивления! Но с этим сопряжено нечто большее, ибо когда процветает и правит подлость, добродетель не только лишается наград, но, поверженная, она попирается ногами порочных [людей] и принимает на себя наказания, причитающиеся преступникам.

И это происходит в царстве всеведущего, всемогущего, притом желающего исключительно блага Бога! Нет человека, который мог бы не удивляться и не жаловаться, видя это.

На мои слова она ответила: