Утесы Бедлама

Кэйта протянул мне лист, вырванный из Библии. Японские иероглифы почти не отличались от китайских, поэтому я распознал слова, хотя и не мог прочесть их вслух. Кловер Касл/Замок Кловер, в местечке под названием Лонгшер.

– Вы не обязаны писать, но это мой адрес на случай, если что-то произойдет. Хотя… почта все равно не очень надежна.

– Да, – ответил я.

Кэйта резко опустил голову, словно ему стало плохо.

– Что случилось?

– Я забуду утром, – пробормотал он и снова посмотрел на меня. Его глаза блестели от слез. – Мне пора, иначе я опоздаю на корабль. Я был рад познакомиться с вами, мистер Тремейн.

Кэйта окинул взглядом комнату еще раз, словно покидал ее после долгих лет, а не нескольких часов. Он спохватился и заставил себя улыбнуться. На секунду я увидел, каким он станет через двадцать лет. Кэйта будет поздним цветком, странным до зрелого возраста, но затем расцветет в полную силу. Я почувствовал все потерянные годы, которых никогда не увижу.

– Кэйта, подожди…

– Нет, – сказал он, но остановился. Он словно боролся с чем-то внутри себя. В конце концов он ударил рукой по дверному косяку. – Мне не нравится говорить об этом, но я не хочу, чтобы вы жили, думая, что все было напрасно. – Кэйта бросил взгляд на одеяло на моих ногах. – Пока что вы не знаете, что это означает, но все равно выслушайте меня. Когда мистер Маркхэм пересечет соль в Бедламе, вы не должны делать этого. Но слова «не должны» звучат невежливо, поэтому я заменю их на «не можете». Мне так жаль, но если бы вы остались целы, вы бы отправились с ним, а я хочу, чтобы вы добрались до конца живым. Это единственный способ сохранить вам жизнь, который я смог придумать.

Все вокруг меня искривлялось, словно в опиумном сне, и хотя я знал, что не сплю, я не был уверен в реальности услышанного.

– Что? Откуда ты знаешь Клема?

– Я его не знаю. Вы должны поспать. Удачи.

Я мог бы заставить его остаться. Кэйта был мальчишкой. Если бы я велел ему не говорить чепухи и сесть рядом, он бы послушался. Но я был под опиумом. Мне казалось, что я тону, поэтому разум меня не слушался.

21

Перу, 1860 год

В пустой церкви разносилось эхо. Темнота и холод подкрались к окнам. Я следил за огнем в печи и трубами. Мне было чем заняться – доделать рисунки и позаниматься испанским, – но я так и не смог заставить себя. В итоге я подошел к окну, выходившему на границу под углом. Отсюда были видны потоки света, которые оставляли в пыльце звери. Я увидел медведя, но никого, кто был бы похож на человека. Идея с границей казалась мне неплохой. Возможно, это был тот же вал Адриана, сведенный до того, что отражало стену в безупречно охраняемом мире: черты на земле. Но я не знал, был ли этот мир безупречно охраняемым.

Вскоре часовые механизмы ламп остановились, и мне пришлось завести их вновь. Это привело меня в порядок, и я решил приготовить ужин, как вдруг услышал звон колокольчика в нефе.

Я прижался к стеклу. В пыльце никого не было, хотя я ничего бы не увидел из церкви под таким углом. Через секунду колокольчик зазвенел снова, затем еще раз – дольше. Наступила тишина. Я надел сюртук и подошел к двери. Она замерзла, и мне пришлось толкать ее плечом. От одной мысли, что мне придется нести ребенка по скользким мосткам, у меня защемило в груди.

На алтаре горела одна свеча, но и в ее свете было отлично видно, что там лежал не ребенок. Там полусидело, полулежало тело мужчины, и свет от свечи окрашивал его волосы в ярко-красный.

Я облокотился на алтарь и почувствовал, как острые края камня врезаются в кожу ладоней. Поначалу мне казалось, что я не должен трогать тело, и я не сразу смог избавиться от этого чувства. Клем был холодным, как алтарь. Он не походил на себя, потому что никогда не выглядел таким безжизненным, даже во сне. Я ожидал, что расстроюсь, разозлюсь или почувствую что-нибудь приличествующее случаю, но ощутил лишь страх – не из-за леса или Бога, а из-за Минны. Мне придется объяснять ей, что произошло, и вряд ли я смогу солгать. Но правды я не знал. Я не помнил, почему отпустил Клема: потому что это казалось верным решением или потому что он меня обидел.

Я услышал голос Рафаэля в голове. Он спрашивал, какого черта я делаю. С тех пор, как мы ушли из флота, Клем участвовал то в одной, то в другой археологической экспедиции. Я же стал винтиком Ост-Индской компании. Из нас двоих я был сильнее, но я забыл об этом, потому что слишком привык к чувству опустошенности. Затем я взбрыкнул, и последствия оказались гораздо хуже всего, что Клем сделал со мной. И я сделал это в церкви человека, который был на порядок сильнее окружающих людей, но всю свою жизнь стирал их белье. Я никогда не испытывал такого стыда. Он обжигал, тихий, но собранный, как керосиновая лампа, до тех пор, пока что-то во мне не превратилось в стекло. Мне пришлось поднести руку к свече на алтаре, чтобы боль избавила меня от уверенности, что я сойду с ума. Это помогло: мой разум прояснился.