Утомленные вином

Поэт терпел ее пьянство, ее измены, неразборчивость ее вкуса и нежно заботился о ней, даже когда она рано состарилась и была разбита параличем.

Вызывая в нем сложные ощущения экстаза и отвращения, Жанна сделалась для Бодлера символом дерзновения человеческой мечты.

Воспевая сложность чар ее порочности, поэт внес в свое творчество особую остроту, чуждую поэзии цельных чувств.

По сути дела с ним происходило то же самое, что будет позже происходить с нашим Блоком, увидевшим свою Прекрасную Незнакомку в ординарной Любови Менделеевой.

Но как бы там не было, Бодлер посвятил своей возлюбленной целое стихотворение в «Цветах зла».

Тебя, как свод ночной, безумно я люблю,Тебя, великую молчальницу мою!Ты — урна горести; ты сердце услаждаешь,Когда насмешливо меня вдруг покидаешь,

И недоступнее мне кажется в тот мигБездонная лазурь, краса ночей моих!Я как на приступ рвусь тогда к тебе, бессильный,Ползу, как клуб червей, почуя труп могильный.Как ты, холодная, желанна мне! Поверь, —Неумолимая, как беспощадный зверь!

Второй музой Бодлера была светская женщина, мадам Сабатье, которую он любил в зрелом возрасте идеальной любовью до тех пор, пока она вдохновляла его своей холодностью, углубляя для него пропасть между реальностью и мечтой.

Когда ее отношение наполнилось страстью, он охладел к ней: она стала в его глазах «женщиной», рабой природы.

В отношении к Жанне Дюваль и к мадам Сабатье сказались все элементы того культа антиприродного, которые лежат в основе поэзии Бодлера, доводя его до воспевания всякого вызова природе — даже уродства.

Наряду с «ядовитыми наслаждениями» в любви, Бодлер знал и «искусственный рай» — курение опиума и гашиша.

И чего только стоило его увлечение наркотиками.

Так, в одном из писем 1859 года он писал: «Я очень мрачен, мой друг, а опиума нет».

«Я, — записал он в дневник в 1862 году, — культивировал свою истерию с наслаждением и ужасом».

А в другом письме он сообщал, что ничего не сказал своему лечащему врачу о длительном употреблении опиума.

Законченным наркоманом Бодлер не был, однако его слабый от природы организм не мог выдержать даже тех небольших доз, которые он употреблял для успокоения желудочных и нервных болей.

В то же самое время он не злоупотреблял наркотиками, поскольку со временем перешел на куда менее опасный алкоголь.

Как говорили хорошо знавшие поэта люди, в последние годы Бодлер много пил, что, конечно же, сказывалось на его и без того подорванном сифилисом здоровье.

Конечно, такая несчастная связь не могла не оставить в душе поэта мрачных следов. Живя в такой среде, где мало встречалось порядочных женщин, и судя о них по Жанне и по другим образчикам большею частью того же типа, он приобретал и соответсвенные взгляды на них.

Он считал женщину одною из обольстительных форм дьявола и удивляля тому, что ее пускают в церковь.

Постоянная нужда заставила Бодлера изменить образ жизни.

Именно поэтому с некоторых пор он ходил по пустынным улицам Сен-Жерменского предместья уже не в модном черном костюме, а в рабочей блузе.

Как это ни покажется странным, но ему самым удивительным образом шли даже эти лохмотья, которые побрезговал бы надеть на себя любой нормальный человек.

Бодлер продолжал писать стихи, а вот печатать их, в отличие от многих других поэтов, спешивших прославиться, не спешил.

Несмотря на все советы и даже просьбы друзей, которым читал свои стихи монотонно-певучим, властным голосом, который производил на слушателей сильное впечатление.

Тем не менее, сам Шарль, тонко чувствуя слово, считал, что еще печататься ему еще рано.

В конце концов, дело дошло до того, что он появился на страницах газет в качестве… критика, который писал о живописи и литературных произведениях.

Более того, во Франции и по сей день говорят о том, что в ней не было знатока, равного Бодлеру по пониманию как живописи, так и литературы.

Бодлер симпатизировал нарождавшейся тогда школе реальной живописи, однако его любимым его художником был романтик Делакруа.

Из поэтов он ценил певца рабочих Пьера Дюпона, с которым вместе будет стоять в июльские дни на баррикадах.

И только потом Бодлер перейдет на сторону чистого искусства.

К Беранже он чувствовал отвращение, к Гюго равнодушие, признавал Шатобриана, Бальзака, Стендаля, Флобера, Банвиля, Готье, Мериме, де Виньи и Леконта де Лиля.

В 40-х годах, которые были периодом наиболее пышного расцвета и для его собственного таланта, он отличался горячими демократическими вкусами.

Движение 1848 года увлекло и Бодлера.

Его даже видели на баррикаде с двустволкой в руках.

Более того, он домитинговался до того, что намеревался расстрелять своего отчима, генерала.