Увертюра ветра (СИ)

   А Камелия, кажется, и вовсе их не замечала: кружилась на маленьком, неровном пяточке, рискуя оступиться, сорваться вводу, но не останавливаясь. Не девушка - озерная fae, чей зыбкий, невесомый, тоненький силуэт, сотканный из света и эфира, пропадает в дымке водяной пыли, окутывающей ее искристым пологом.

   ...она смеялась и смеялась, задыхаясь от восторга, переполняющего ее, отбивалась от подставленных рук Нэльвё - а на меня вдруг накатила злость, глухая и отчаянная. Злость на себя.

   Как я мог позволить себе сомневаться, колебаться, бежать от себя и пути?

   Пути, который предназначен мне, и который никто, кроме меня, не в силах пройти?

   Как я мог позволить себе сомневаться, колебаться и бежать от себя, когда моя нерешительность может погубить, что мне дорого? Как мог прятаться в себе и от себя, решив отчего-то, что мой мир - настоящий, любимый - канул в Бездну, ушел навсегда, сгинув в Антерийской войне, и что мы остались на обломках, руинах, которые уже не спасти и - самое страшное! - не нужно спасать?

   Как я мог позволить себе оставаться в стороне и сметь оправдывать свое невмешательство?!

   - Вот! - прозвенел рядом голос Камелии - серебряно-игристый, переливчатый, вырвавший меня из зыбкой полуяви, точно ведьминский оберег. - Держите!

   Я встрепенулся, сбрасывая остатки наваждения, и поднял взгляд.

   Первым, что я увидел, была протянутая рука, на узкой ладошке которой тускло сиял невозможный по своей красоте камень: окатанный срывающейся с обрыва водой, полупрозрачный и дымчато-белый - цвета парного молока.

   Приглядевшись, я понял, в чем секрет "невозможности", и со смешком сказал:

   - Спасибо. Жаль, когда высохнет, он не будет и вполовину таким красивым.

   - Да? - с искренним удивлением спросила Камелия. Расстроенно поглядев на камушек, она сжала пальцы и хотела было отнять руку, но я перехватил ее.

   - Спасибо, - повторил я. - Он правда мне нравится. И правда очень красивый.

   Камелия не ответила, не сводя с меня неверящего взгляда.

   Поколебавшись, она все же решилась. Камушек скользнул в мою раскрывшуюся ладонь. Я сжал его, чувствуя, как он приятно холодит пальцы в обжигающе-жаркий полдень.

   - Я... почти нигде никогда не было, - словно извиняясь, начала она. - То есть была, немного - в Лазурной Гавани. Но...

   Она замолчала и как-то грустно, бессильно улыбнулась.

   Была, но едва ли видела что-то кроме дворцовых стен и узкой, далекой, недосягаемой полоски моря - бирюзовой, переменчивой.

   Цвета робкой, несбыточной, едва теплящейся мечты...

   Мы оба - я и незаметно, бесшумно подошедший Нэльвё - поняли то, что она не смогла сказать. Он тут же разбил сгустившийся воздух шуткой, и помрачневшее лицо Камелии вновь озарилось улыбкой, в глазах заплясали смешинки, и она упорхнула обратно к водопаду, выскользнув из рук попытавшегося перехватить ее Нэльвё. Отрекшийся, ухмыльнувшись, развернулся и медленно, неторопливо отправился за ней.

   А я смотрел им вслед, и в душе, прежде мятущейся, запутавшейся в недосказанности, во лжи и полуправде, крепла уверенность. Сомнения вдруг ушли, все разом, и путь, еще с утра бывший не моим, жавший ноги неудобными ботинками и цепляющий дорожный посох низким кустарником, вдруг растелилась передо мной, приглашая идти.

   Идти по тому самому пути, о котором я, еще сам не зная и не понимая, говорил Корину. Тернистому, бегущему по холмам и вересковым пустошам, петляющему и уходящему в ясную синь.

   По пути, способному вывести кого и к чему угодно; подарить чудо тому, кто осмелится на него встать - и, не отступившись, дойти до конца.

   Откуда-то из бездны того, что зовется душой, чужим, не моим голосом шепнулось извечно-аэльвское, ранее не понимаемое и только теперь обретшее значение:

   "Делай, что должно, и будь, что будет..."

   - Делай, что должно, и будь, что будет.... - эхом повторил я. Уже вслух. И вдруг, повинуясь какому-то неясному, бессмысленному порыву, разжал кулак.

   Камешек, подаренный Камелией и не думал блекнуть красотой. Напротив: он будто светился изнутри - мягко, тепло, как солнце в туманной утренней дымке. Я перевернул его, крутанув в зажатых пальцах - и замер, не веря своим глазам. Потому что из камня, самого настоящего камня, проклевывался маленький цветок, еще не разобрать, какой. Но я почему-то не сомневался, что он расцветет нежной камелией.

   Есть ли вообще хоть что-то невозможное для тех, кто идет по своему пути, не отступаясь и не зная преград, веря - всегда и что бы ни случилось?

   Нет. Не то, что должно.

   - Больше, чем должно, - тихо проговорил я, сам себе. Потому что эта мысль обязана быть облеченной в Слово.

   Я сжал пальцы - осторожно, чтобы спрятать цветок, но ни в коем случае не повредить его трепетных лепестков - и убрал камешек в карман, к другому моему подарку-воспоминанию.

   Я поднялся с колен. Отряхнул штаны от травы и лесного сора. Присел у не полыхавшего, а слабо горящего костра, вспомнив о каше и о том, что без моего участия она может и сгореть. Впрочем, опасения не оправдались: она только-только сварилась. Снимать котелок я не стал: только задул костер - легко, почти не прикладывая усилия. Скорее волей-приказом, чем дыханием.