Увертюра ветра (СИ)

   Путь - прежде незнакомый, непонятный, в середине которого я оказался, не зная, в какую сторону идти к этому самому "должно" - стал простым и ясным. Я знал, что нужно делать, не когда-то потом, уже сейчас. Знал, и собирался претворить в жизнь.

   Пусть кто-то сочтет это откровенной глупостью и безрассудством, но это правильная глупость. Правильная - и должная. Одно короткое, простое, на выдохе: "так надо". И этого достаточно.

   ...да и кто сказал, что правильный путь должен отвечать здравому смыслу?

   И кому вообще есть дело до этого "здравого смысла"?

***

   То же зеркало - только больше оно не дрожит в неверном свете свечей морем, а изменчивые тени, таящиеся в его глубине, растаяли в светлой ясности дня. Черные локоны не обнимают острые плечи ночной мглой, а собраны в сложную высокую прическу, подчиненной строгой четкости линий. Нить жемчуга не лежит на тонкой лебединой шее - сдавливает ее. Пальцы нервно комкают кружево. Прежде ясные, льдисто-голубые озера глаз теперь укутаны дождливой пеленой расстроенных чувств.

   То же зеркало, только теперь ему нечего предсказывать: время пришло, и то, что еще недавно было возможным, свершилось.

   - Вы прекрасны, леди! - восхищенно всплеснула руками фрейлина, отходя на шаг и любуясь ей.

   - Восхитительны! Вы будете самой прекрасной невестой в Зеленых Холмах!

   Иришь горько поджала губы, едва удерживаясь от слез.

   Да, самой прекрасной! Самой прекрасной - и самой несчастной! И как бы свадьба вскорости не сменилась трауром!

   "Не сменится, - жестко оборвала она себя. - Эрелайн ничего тебе не сделает".

   Оборвала - и невольно додумала, хотя отдала бы все, чтобы не продолжать эту мысль:

   "Не сделает... пока будет оставаться собой".

   - Нужно позвать госпожу, - убрав посеребренные ножнички в футляр и защелкнув его с сухим щелчком, сказала фрейлина, темноволосая и темноглазая.

   - Позовите госпожу! - вторила ей другая, с копной рыжих волос и спрятанными за белилами веснушками.

   - Кто-нибудь, кто-нибудь, позовите госпожу!

   Приступ мигрени сдавил виски Иришь: ей невыносимы были звонкие, заливистые, восторженные восклицания девушек, которых она видела впервые, но которые прислуживали ей так преданно, будто делали это уже в сотый раз.

   Упоминание матери ударило не тупым ударом в висок, а раскаленной иглою - в сердце.

   "Тебя я видеть точно не хочу", - сжав пальцы так, что ногти впились в ладонь, отчаянно подумала Иришь.

   ...Вчерашний день прошел, как в тумане: в какой-то момент ее истерзанное сомнениями и противоречиями сердце просто устало мучиться, страдать, бороться и выгорело дотла. Теперь она смотрела на все как бы сквозь молочно-белую пелену, туманную дымку, не искажающую, но странно скрадывающую звуки и притупляющую чувства.

   Иришь помнила целителей, дотошно интересующихся ее самочувствием, и свои скупые безразличные ответы. Помнила обеспокоенные, мягкие расспросы отца - и цепкие, вытравливающие душу вопросы матери. Помнила теплоту отцовских рук и дарреновых глаз - краткую, но озарившую ее день робким лучиком света, тут же растаявшим в сумерках хмурого дня. От того, что радости она не испытывала, хотя должна была.

   Под вечер ее, наконец, оставили в покое. Иришь медленным, нетвердым шагом подошла к кровати - и в изнеможении упала на нее, закрыв глаза. Забыться сном она не смогла. Так и пролежала, не шевелясь и едва дыша, ни о чем не думая, ничего не желая и ни о чем не жалея. Глаза оставались сухи: у нее больше не осталось слез.

   После ужина - любезно принесенного к ней в покои - Иришь немного ожила. Во всяком случае, смогла заставить себя сесть и полистать любимые книги. Пробовала играть, но почти сразу с сожалением зарыла крышку фортепиано: у нее не осталось ни единой эмоции, ни капельки чувства - ничего, что можно было бы переплавить в музыку. Книги немного развеяли дождливую пелену, застелившую ее взгляд. И она сама не заметила, как уснула.

   Но это было вчера. "Сегодня" началось на рассвете визитом Айори - и, начиная с него, превратилось в сущий кошмар. Венчание, как всегда в Зеленых Холмах, начиналось с последним лучом солнца, но первые гости прибывали уже после полудня, и их надлежало встречать будущим супругам...

   При мысли об Эрелайне сердце Иришь испуганно и отчаянно сжалось.

   Страх, упрямство, жалость к себе, надежда, ненависть, сомнение... Противоречиво, невыносимо противоречиво!

   За последние сутки она столько раз думала об этом, что сейчас просто не в силах была начинать все снова. И зачем думать? Все уже решилось, просто и жестоко.

   Иришь не могла обречь его на смерть. Не могла - и все, как ни пыталась убедить себя в обратном. Выбор, который она так боялась сделать, истязая себя сомнениями, никогда не существовал. Оставалось только принять его.

   - Вы были правы, Беата. Ириенн действительно прекрасна.

   Девушке дорогого стоило не скривиться при мягких, обманчиво-ласковых нотках знакомого голоса.