«Ужас Мой пошлю пред тобою». Религиозное насилие в глобальном масштабе

Вот лишь один пример. Несколько лет назад одним солнечным летним утром автобус, набитый спешащими на учебу и службу школьниками и полицейскими, шел по обычному маршруту в густонаселенном районе в северной части Иерусалима неподалеку от кампуса Еврейского университете у горы Скопус, застроенном большими известняковыми домами. В 7:55 очень напоминающий «смеющегося мальчика» одиноко сидевший на галерке араб внезапно запустил руку в сумку и подорвал чудовищной мощности заряд. Позднее полиция выяснила, что в сумке было порядка десяти фунтов химической взрывчатки – трипероксида ацетона[182]. Мощность взрыва была такой, что сам араб, сидевший рядом с ним американский турист и еще три израильтянина обратились в пепел мгновенно. Кроме того, заряд пробил стенку автобуса и сжег другой такой же, ехавший рядом. Пять человек из числа пассажиров обоих автобусов и прохожих было убито, еще 107 – ранено.

Как упоминалось еще в самом начале книги, в те дни я как раз был в Израиле с докладом о религиозном насилии и заезжал в Еврейский университет ранее на той же неделе на точно таком же автобусе, что и тот, с которым случится беда. За день до взрыва я беседовал с членами движения ХАМАС о вещах именно подобного рода: я спрашивал об эффективности терактов с участием смертников, которые происходили ранее тем же годом на людных перекрестках Тель-Авива. По прошествии чуть менее пары лет и новых терактов, включая безумные атаки на овощном рынке в Иерусалиме и торговом центре имени Бен Йегуды, я получил исчерпывающее разъяснение относительно этих и прочих миссий в ходе пространного интервью с одним из основателей движения ХАМАС – а именно доктором Абдель Азизом Рантиси.

Наша встреча с Рантиси состоялась у него дома в городе Хан-Юнис на юге Сектора Газа, ситуацию в котором можно наилучшим образом описать так: она лишь чуть менее угнетающая, чем в остальной части Газы[183]. Некоторые из тамошних средиземноморских пляжей вполне симпатичные, здесь же улицы – пыльные и щербатые, забитые древними автобусами и ослиными упряжками. Выгодно выделяющийся на их фоне новый дом доктора Рантиси был расположен в пригороде на небольшой возвышенности. Дорога к нему заполнена машинами, а на столбах у въезда красуется политическая агитация на палестинскую тему.

Рис. 12. Абдель Азиз Рантиси, лидер ХАМАС, с портретом шейха Ахмеда Ясина в Хан-Юнисе на юге сектора Газа. Фото: Марк Юргенсмейер

Меня проводили в комфортабельную гостиную, где на одной стороне располагались диванчики и мягкие кресла, а на другой – несколько более строгих стульев, и предложили крепкий ближневосточный кофе. Комната, подумал я, явно предназначалась для встреч. На заднем плане выстроились книжные шкафы и фотографии Рантиси: на них он представлял группу сторонников ХАМАС, пойманных на ничейной земле между Израилем и Ливаном. Рядом с этажеркой было что-то вроде алтаря с несколькими рисунками и фото шейха Ахмеда Ясина – с этим духовным руководителем ХАМАС я встречался за несколько лет до этого в самом городе Газе. В 1997 году правительство Израиля выпустило шейха Ясина из тюрьмы (и через пару месяцев арестовало опять) – однако в день, когда я встречался с Рантиси, шейх по медицинским причинам находился в Египте.

Зайдя в комнату, доктор Рантиси сердечно меня приветствовал. Это был человек средних лет, в очках, с превосходным английским, вполне похожий на университетского преподавателя и врача, каковым и должен был быть. Несмотря на жару, он был одет в изящный деловой костюм и носил пояс. На вопрос, как представить его в книге, он ответил: «Как основателя ХАМАС». Хотя меня больше интересовали его воззрения относительно связи религии и политики, я сказал, что хотел бы понять, как они оценивают нынешнюю ситуацию. Очень скоро всплыли в беседе и теракты смертников.

Не стоит называть их «терактами смертников», сразу поправил меня Рантиси. Он предпочитал другой термин – хорошо знакомое нам арабское слово, которое он записал в моем блокноте в оригинале и еще в латинской транслитерации: istishhadi. «Это значит „добровольное мученичество“», – пояснил он, добавив, что «стать мучеником желанно любому правоверному». Как называть это событие, отметил Рантиси, чрезвычайно важно, поскольку меняет весь смысл. Когда мы говорим «террорист-смертник», то имеем в виду импульсивный жест отчаявшегося человека. Но миссии, на которые идут молодые хамасовцы, – абсолютно осознанные и взвешенные решения, принятые во исполнение религиозного долга. «Мы им ничего не приказываем, – подчеркнул Рантиси, – мы лишь позволяем это в конкретных обстоятельствах»[184].

«Но зачем же вы, ХАМАС, это позволяете?» – допытывался я. Помимо вопроса о том, можно ли домогаться мученичества в принципе, существует еще и проблема попадающих под удар нонкомбатантов. Почему ХАМАС санкционирует миссии, если в чудовищных атаках гибнут невинные люди, в том числе женщины и дети?